Интервью с главой московского представительства Phillips de Pury Светланой Марич
ARTinvestment.RU   21 марта 2011

Phillips de Pury входит в число самых значимых для рынка русского искусства аукционов. Публичные ценовые рекорды в сегментах послевоенного неофициального искусства и русского искусства XXI века лишний раз подтверждают чемпионский статус площадки

Международный дом Phillips de Pury & Company с недавних пор входит в число самых значимых для рынка русского искусства аукционов. И хотя дорогой антикварной живописью он не занимается вообще, но зато в профильных сегментах «Филлипсу» нет равных. Достаточно вспомнить, что публичный ценовой рекорд в сегменте послевоенного неофициального искусства (работа Ильи Кабакова «Жук») был установлен именно на Phillips de Pury. Да и вообще все самые дорогие продажи шестидесятников (вслед за Кабаковым идут Эрик Булатов, Евгений Чубаров, Комар и Меламид) сделаны на Phillips. А установленный на Phillips рекорд для русского искусства XXI века (более трех лет его удерживает работа Владимира Дубоссарского и Александра Виноградова) лишний раз подтверждает чемпионский статус площадки.

В кризисном 2008 году аукционный дом с более чем 200-летней историей был приобретен российской Mercury Group. Новые владельцы применили инновационную стратегию развития, и сейчас дела Phillips de Pury стремительно идут в гору. О том, чем дышит публичный рынок современного искусства, и о его перспективах ARTinvestment.RU рассказала Светлана Марич, глава московского представительства Phillips de Pury.

ARTinvestment.RU: Что нового появилось в стратегии и тактике Phillips de Pury с тех пор, как группа Mercury вошла в управление аукционным домом?

Светлана Марич: Для начала мы применили новую стратегию, которую до этого не пробовал ни один аукционный дом: мы сделали кураторские торги. Это формат, когда мы даем возможность известному арт-деятелю сформировать аукцион на свое усмотрение. Первый аукцион нового формата «карт-бланш» был поручен Филиппу Сегало (Philippe Ségalot), который известен как специалист, формировавший коллекции для Пино и для представителей королевских дворов Аравийского полуострова. С Phillips он сделал аукцион своей мечты: поставил на торги работы, которые считал лучшими. К этому аукциону Филиппу удалось привлечь от известных коллекционеров целый ряд выдающихся работ, включая произведения Джеффа Кунса и Маурицио Каттелана. На торгах формата «карт-бланш» куратору отчисляется какая-то доля buyer's premium, так что для него это тоже хороший бизнес. А мы от этого мы получаем еще и интересную историю.

Другим нововведением стали тематические аукционы. Например, New York (работы посвященные городу или выполненные нью-йоркскими художниками) или дико успешный Sex (огромный пласт живописи, графики и редких фотографий Роберта Мапплторпа, Хельмута Ньютона и др.).

Еще у нас появился офис в самом роскошном месте Нью-Йорка — на пересечении Park Avenue и 57-й улицы. Там огромное помещение, высокие потолки. Именно в новом пространстве мы делали «Карт-бланш». Было приятно, что туда приехали все главные коллекционеры, многие важные люди стремились туда попасть. Аукционный зал был забит под завязку, люди стояли на балконах, а большинство бидов было сделано из зала (что редкость: большинство работ обычно по телефону покупается). Раньше я такого не видела. Мы ведь начали работать в разгар кризиса, тогда было сами понимаете что. Эхом прошел удачный февральский аукцион 2011 года — вся мировая арт-общественность обратила пристальное внимание на Phillips. Если раньше этот аукцион считался этаким трендсеттером (генератором новых веяний. — AI.), но с небольшими объемами продаж, то сейчас он уже входит в luxury-сегмент, где оперируют Sotheby’s и Christie’s.

AI: Кураторы, формирующие аукционную повестку, у вас преимущественно приглашенные?

С. М.: Нет, торги готовят кураторы нашего аукционного дома. А из приглашенных был опыт пока только с Филиппом Сегало.

АI: Изменилось ли что-то после смены менеджмента с английского на русский?

С. М.: Русских людей у нас сильно не прибавилось, кроме руководства. И дом остался международным. Когда его купили, все ожидали притока русского искусства. Но этого не произошло. Мы, правда, сделали тематический аукцион BRIC — искусство развивающихся Бразилии, России, Индии и Китая. Как перспективны сами экономики стран BRIC, так же перспективно, на наш взгляд, искусство этих четырех стран. В прошлом апреле в галерее Саатчи в Лондоне прошел первый аукцион BRIC. Он был очень успешный: поставили мировой рекорд для Комара и Меламида.

В этом году мы проводим BRIC во второй раз, и будет великолепный состав работ. Отличный Кабаков из серии «Праздники» — оргалит, масло, коллаж, залитая солнцем работа. Каталог еще не сдали в печать, поэтому я не расскажу вам подробностей, но будет интересно.

AI: А основная стратегия остается прежней: вы только с послевоенным и современным искусством работаете?

С. М.: Преимущественно да, но за некоторым исключением. Например, мы работаем с винтажным фото конца XIX — начала XX века. У нас вообще крупнейший департамент по фото. Кроме того, по дизайну мы тоже работаем с началом ХХ века, так что не обязательно продаем только послевоенное. Но современное и суперсовременное — это наш основной сегмент. Сейчас, правда, мы стараемся по-новому относиться к тому, что берем на торги, работаем над тем, чтобы все произведения, принимаемые на аукцион, курировали наши специалисты или приглашенные кураторы. В частности, мы перестали предлагать дешевые работы. Если раньше цены начинались от 200 долларов, то сейчас начинаются от 2000 долларов.

AI: То есть теперь у Phillips de Pury существует такая неформальная планка — минимум 2000 долларов?

С. М.: Да. И связано это с тем, что каталог — не резиновый. Может быть, мы и хотели бы делать торги попроще, но гигантские каталоги — это невозможно. Есть задача — искать хорошее искусство. Оно могло бы быть и еще дороже. Например, Олег Доу, работы которого любят на Западе и у которого в России есть имя. Но его работы стоят недорого. Там есть вещи по две тысячи, и ты никак не можешь ставить на них цену в пять тысяч.

AI: Работы каких художников попадают в сферу вашего внимания при отборе?

С. М.: Работы художников, у которых есть вторичный рынок. В идеале работа на аукцион приходит из коллекции, а не от самого художника. Мы много работаем с коллекционерами, привлекаем работы из их собраний.

AI: Что если Кунс предложит работу напрямую — не возьмете?

С. М.: Кунс сам не предложит. Это скорее сделает его дилер, который знает коллекционеров Кунса и предложит через себя на аукцион, но от коллекционера. Это может быть публичная коллекция группы лиц или паевого фонда — как Valencia Contemporary Art Collection, которую мы распродали на февральских торгах в Лондоне. В коллекции Valencia были, кстати, и шикарный Виноградов с Дубоссарским, и инсталляция Кабакова. Или вот относительно недавно мы продавали коллекцию «Кит Финанс» — у них были крепкие международные имена: Трейси Эмин, Стефан Балкенхол, Тони Оурслер, Хишхорн.

AI: Это жесткая установка? Если работа не из коллекции, то не принимаете? И не важно, какой величины художник?

С. М.: Нет, это не жесткая установка. Но работа из коллекции получает предпочтение.

AI: Какого уровня художникам имеет смысл к вам обращаться?

С. М.: Любого уровня. Причем так и происходит: все обращаются и все предлагают. Мы просим все присылать по e-mail, отсматриваем, и если нас что-то заинтересует, то связываемся с художником. При этом шанс попасть на аукцион есть, абсолютно реальный. Есть, например, такой потрясающе талантливый художник Илья Девин. Он почти не выставлялся и ни с какой галереей не работает. Но у него такие черно-белые фотографии, с такой тональной массой, что мы рискуем и вот сейчас выставляем его на апрельский аукцион BRIC. Но процент таких художников очень мал. Среди ста выставляемых работ условно от «художников ниоткуда» может быть, скажем, две.

AI: То есть вы действительно готовы взять на аукцион работу, просто оценивая ее качество? Без внушительной истории, стоящей за художником?

С. М.: Да. Много таких работ мы брать не можем, но талант всегда найдет дорогу. У нас же не какой-то совсем закрытый мир. Такие работы мы ставим, конечно, на дневные торги, менее престижные и более доступные по ценам.

AI: А с нашими галеристами вы работаете? По идее они ведь заинтересованы в продвижении своих художников, возможности формировать их аукционную историю, суть публичную ценовую карьеру.

С. М.: С русскими галеристами мы работаем нечасто. Крупные международные галереи активнее вовлечены в аукционный бизнес.

AI: Получается, для того чтобы художнику попасть в вашу аукционную обойму, ему предварительно нужно попасть в хорошую коллекцию?

С. М.: Да.

AI: Правильно ли я понимаю, что если русская галерея выдвигает на аукцион своего художника и готова его поддержать (купить по резерву в случае чего), то шансы попасть в аукционную обойму «Филлипса» у художника резко возрастают?

С. М.: Почти все галереи, пытаясь попасть на аукцион, готовы поддерживать своего художника. Если бы мы отбирали по этому принципу, то никакого каталога не хватило бы. Поэтому прежде всего это выбор по качеству. А дальше мы уже выясняем, есть ли коллекционеры, готовые это купить. Нам же тоже важно, чтобы был хороший процент покупок. Но, в принципе, ни для кого не секрет, что каждая нормальная галерея готова поддержать своего художника, если он новичок на рынке. Это из разряда личных наблюдений: так делают White Cube, так делает Gagosian — большинство западных галерей, поддерживающих своего художника, идут до резервной цены («точка сделки», немного ниже эстимейта. — AI.), чтобы вещь в худшем случае не осталась не проданной. Но не участвуют в борьбе, если в торги вступили другие покупатели.

AI: Известно, что поиск работ для торгов — это сложная, детективная работа устроителей антикварных аукционов. А как к вам попадают вещи на торги — коллекционеры сами несут или активно ищете?

С. М.: Работа идет в обоих направлениях. Мы присутствуем на всех международных форумах (Art Basel, FIAC, Frieze), общаемся с коллекционерами. И владельцы работ знают, что если они захотят что-то продать, то есть Phillips de Pury. Вот сейчас у нас планируется мероприятие для коллекционеров с показом фильма Вика Мюниса, который номинирован на «Оскар».

AI: Сходу можете назвать, кто в современном русском искусстве обладает инвестиционным потенциалом?

С. М.: Давайте расскажу, что рынок показал. Знаете наверняка художника Константина Худякова? У него не было опыта аукционных продаж. Мы рискнули и поставили на февральские торги его работу «Тайная вечеря» (холст, ультрахромная печать). Я сама отобрала эту работу, и мы принимали ее на свое усмотрение. Эстимейт был 15–20 тысяч фунтов. В итоге продана работа была за 46 тысяч фунтов норвежскому коллекционеру. И бились за нее не русские.

AI: Фактические получается, что для покупателей Phillips ваша качественная оценка уже является неким критерием — сигналом, что за вещь надо бороться?

С. М.: Дэмиан Херст ушел ниже эстимейта, а Худяков вот так вот взлетел. «Спин» Херста в итоге 18 февраля ушел примерно по той же цене, что работа Худякова. Можете себе такое представить? Для меня было полной неожиданностью. Я не могу уверенно сказать, что если вы все сейчас начнете вкладывать деньги в Худякова, то страшно разбогатеете. Но прецедент такой есть, и возможно, история будет продолжаться. Как-то это соответствует международным вкусам.

AI: А почему, кстати, вы назначили эстимейт именно 15–20 тысяч фунтов?

C. М.: Это розничная цена на внутреннем рынке, примерно как галерея Айдан с Худяковым работает. На ее цены в данном случае мы и ориентировались. Кроме Худякова, есть много других русских художников, которые продаются хорошо. Работы Виноградова и Дубоссарского улетают как горячие пирожки. Мы ни разу с ними не провалились. И суммы всегда хорошие. Более того, покупают их в основном зарубежные коллекционеры. То же самое с Павлом Пепперштейном. Последние работы, которые мы продавали, были на бумаге. Но тоже продались на ура — французы, по-моему, купили.

АI: Приятно, когда у наших художников появляется международный успех.

С. М.: Над этим мы и стараемся работать. Потому что в России, на мой взгляд, одна из основных проблем с коллекционерами в том, что они не понимают, зачем поддерживать российского художника на международном рынке. Хотя это делают китайцы (по большей части), немножко индусы и немножко бразильцы. Но русские покупатели в этом смысле хуже всех: нашим коллекционерам проще купить где-то за углом, чем потом мучиться с транспортировкой и так далее. И объяснить им, что, покупая на международных аукционах, они придают более высокий статус своей коллекции, не получается. То обстоятельство, что уход работы за бóльшие деньги автоматически поднимает цену всей их коллекции, — очень мало кто понимает, нет у них на это времени.

AI: Понимают, скорее всего. Но надеются, что какой-то другой дядя купит там, а подорожает все равно у них здесь?

С. М.: Может, надеются. Но при таком подходе случаются провалы. Ставишь на торги какого-то известного здесь художника, а его вдруг не покупают. Трагедии, конечно, нет, но результаты фиксируются в базах данных — их же все смотрят. Потом на один такой провал надо пять продаж сделать. В общем, не очень это хорошо.

AI: Какой результат аукциона считается нормальным?

С. М.: Хорошим считается процент продаж от семидесяти. Например, в «Карт-бланш» мы продали 95 процентов. Вечерние торги в ноябре в Нью-Йорке — 90 процентов. Это великолепный результат.

AI: А сколько вы обычно выставляете русских художников?

С. М.: Если не брать тематический BRIC (где наших четверть), то обычно на аукционе русских примерно 15 работ из 300.

AI: Есть ощущение, что украинцев вы выставляете даже больше, чем русских. Почему так?

С. М.: Украинцев так много потому, что они активнее хотят попасть на международный рынок и с удовольствием вывозят свои работы. Вот, Олег Тистол, например. У него солидное количество коллекционеров и на Украине, и в России. Но украинские коллекционеры своих художников поддерживают. Может быть, они так как-то сами решают, кто и что купит, — не знаю. Но они развивают свой рынок, стараются, у нас никогда с ними не было провалов. А с русскими это не так. Более того, на Украине сейчас происходят серьезные подвижки. В Донецке сейчас открывается проект «Изоляция» — центр современного искусства на бывшем заводе. Его, кстати, развивает наша клиентка, Любовь Михайлова. Скоро там пройдет выставка Николая Полисского. Есть планы пригласить Вика Мюниса. Идут активные процессы, не говоря уже о деятельности таких крупных фигур, как Виктор Пинчук.

AI: Почему же в Москве ничего такого нет в современном искусстве?

С. М.: Людям требуется время на осознание значимости искусства, современного живущему поколению. Современное искусство — это то, что происходит с нами, мир, в котором мы живем, — как искусство Да Винчи для эпохи Медичи. Собирать искусство — это долгий образовательный процесс и большой труд, не у всех хватает желания и терпения.

AI: По нашим ощущениям, у нас занимаются больше антиквариатом. А если человек дошел до чего-то серьезного современного, то сразу переходит на мировые имена — Херст, Кунс. Местное же искусство воспринимается как нечто провинциальное.

С. М.: Да, так и есть.

AI: А на Украине почему не так? Патриотизм перевешивает?

С. М.: Им хочется быть лучше, заметнее. Плюс вопрос престижа тоже есть. Международные продажи все-таки престижнее, чем местные. Если кто-то из художников продается на Украине в галерее, то кто об этом узнает? Другое дело — в Лондоне. А в России часто думают, что нам и не нужен этот Лондон, зачем переплачивать? Хотя порой в Лондоне на аукционе это и дешевле получается.

AI: Пытались ли вы оценивать мотивации покупателей на Phillips? Кого больше: коллекционеров или инвесторов?

С. М.: Коллекционеров. И сейчас мы взращиваем пласт покупателей, для которых привлекателен средний ценовой сегмент. Они покупают вещи по 10–50 тысяч фунтов в основном для декорирования своего дома или, например, бутика: фотографии, тиражные вещи. Практики успешных инвестиций в современное искусство с целью извлечения прибыли в России почти существует. Если же инвестировать — то в первые имена. Тогда не потеряешь деньги, которые заплатил. Разбогатеть же можно только на «голубых фишках».

Сколько крупных коллекционеров я знаю, никто из них не зарабатывал денег инвестициями в искусство. Они зарабатывают в других местах. Понятно, что приятно играть с рынком, следить за ростом цен, влиять на ценообразование. Но все они разбогатели на чем-то другом, а не на искусстве.

AI: Что побуждает ваших клиентов покупать именно на аукционе? А не в галерее, например?

С. М.: Главная причина покупать — желание жить рядом с этой вещью. Как правило, это не инвестиционная причина. Кроме того, нет времени ходить по галереям. По такой же причине, как покупки на аукционе, люди ездят на «Арт Базель» и FIAC, когда все галереи собраны в одном месте: ты всех обошел за день, вместо того чтобы ездить по городам и странам. И вторая причина: в России много начинающих коллекционеров, имеющих опыт работы на бирже. И для них факт публичной продажи значит очень многое. На аукционе они могут не опасаться, что их обманут и назовут заведомо заоблачные цены. Для них важны ценовые ориентиры на artnet и artprice. Они понимают, что даже если ты заплатил дорого, то это все отразится в открытой аукционной статистике, установится новая цена на художника. И перед последующей продажей этой работы ты можешь показать: вот за какие деньги я купил эту работу на Phillips. Публичность котировок значит очень многое для тех людей, кто работал на бирже или в инвестиционной банковской деятельности. А таких очень много среди новых коллекционеров. Как в Америке в 1980-е годы.

AI: Расскажите про учебные курсы Phillips de Pury.

С. М.: Здесь проходят лекции по истории искусства. По четвергам — от Ренессанса до XX века. По вторникам — современное искусство XX — XXI века, плюс есть тематические лекции о дизайне, об истории моды, об истории книги, о драгоценных камнях. Приглашаем специалистов из МГУ, Строгановки, Музеев Кремля. По современному искусству в прошлом году читал Давид Рифф, в этом году — художник Егор Кошелев. Приходят в основном жены коллекционеров. Курирует образовательную программу Марина Добровинская. Годовой абонемент стоит 100 тысяч рублей, разовое занятие — 3 000 рублей. А еще бывают бенефисные лекции, когда приглашается статусный специалист, — они всегда проходят с большим успехом. На такие лекции мы приглашаем солидных коллекционеров. Например, у нас бывают Умар Джабраилов, Константин Ремчуков. В прошлом году, в ноябре, мы приглашали Давида Рампелло, президента миланской триеннале дизайна. У аукциона есть целое направление по дизайну, и он читал лекцию об итальянском дизайне. Сейчас есть идея привезти Дэмиана Хёрста — было бы здорово сделать такую лекцию-конференцию, он очень умный художник.

AI: Интересно. Жалко, что это касается только элитарной публики, а на широкую аудиторию эти идеи не транслируются.

С. М.: Мы много работаем и для широкой аудитории, делаем некоммерческие проекты, которые помогают художникам выставляться. Например, проект «Москва. ЦУМ», который мы сделали с Куликом в 2009 году в рамках Биеннале, — этот проект у нас уже просил Гуггенхайм. Кстати, сейчас строится дом на Серебрянической набережной — «АртХаус», где будут лофты, галереи, квартиры для коллекционеров с потолками 5 и даже 11 метров. И девелоперы попросили проект Кулика, чтобы показывать в окнах этого строящегося дома. Кулик все сделал — очень красиво получилось. Если вы сейчас проедете вечером по Серебрянической набережной — увидите в окнах строящегося дома тени с перфомансами Кулика, Бренера… Дай бог, чтобы таких проектов стало больше.

AI: Какой ваш прогноз на 2011 год? Закончился ли кризис на рынке современного искусства?

С. М.: Кризис кончился, хотя все пугали, что будет вторая волна. Но в феврале у всех ведущих аукционов — Sotheby’s, Christie’s и Phillips — прошли успешные торги. Думаю, что будет лучше и лучше. И у русского искусства тоже. Хотя на февральских торгах лишь 5 процентов продаж пришлось на долю русских покупателей. Это очень мало для такой страны. Но гораздо больше, чем было раньше. Раньше вообще был почти ноль. С 2008 года — было 3 русских коллекционера, а сейчас 33.

AI: Не видно ли признаков приближения нового бума?

С. М.: Повторения такого бума, какой был в 2005–2008 годах, вряд ли стоит ожидать в обозримом будущем.

AI: К слову, какой возраст у наших новых коллекционеров?

С. М.: Около 40 лет. У них есть интерес и силы. Мы даже ездим вместе на ведущие мировые ярмарки искусства, типа «Арт Базеля». Им интересна хорошая компания, чтобы кто-то мог рассказать, показать, познакомить с музейщиками, кураторами и великими художниками. Это важнее всего.

AI: Вообще, есть ли какие-то особенные предпочтения у русских покупателей?

С. М.: Очень любят западную фотографию. Для меня это было неожиданностью. В России люди обычно не любят тиражные работы. Но мы делаем хорошие продажи, продаем в Москву очень дорогие фото. Например, известная фотография Настасьи Кински со змеей, снимок Ричарда Аведона, топ-лот аукциона Photographs 2009 года, ушел в Россию.

AI: 14-15 апреля 2011 года снова будет тематический аукцион BRIC. На тематических аукционах главные покупатели тоже бывают преимущественно из стран BRIC?

С. М.: Нет, не только. У аукционных каталогов Phillips de Pury — шесть тысяч VIP-адресатов по всему миру: от Новой Зеландии до Чили. Плюс еще каталоги, которые покупают. Так что покупают не только из стран BRIC. Хотя в прошлом году на этом аукционе большинство продаж русских работ я сделала именно с русскими покупателями.

Думаю, вы приятно удивитесь, когда увидите каталог BRIC — например, я поставила работу Таисии Коротковой, которая получила Премию Кандинского 2010 года. На аукционе много хороших свежих работ. Моя цель — сделать так, чтоб русское искусство звучало на международном рынке.

AI: А что бы Вы посоветовали купить на предстоящем BRIC?

С. М.: Кабакова. Инвестировать надо в лучшие вещи, работы музейного уровня, которые попадают на вечерние торги,  — они наиболее ликвидны. В Булатова, естественно, в Целкова. Можно рискнуть и поддержать и недорогих художников. Потому что художник, попавший на аукцион, обращает на себя внимание мировых коллекционеров и проходит строгий отбор. Но вообще инвестировать лучше в топ-лоты, первые имена. Это беспроигрышный вариант.

Уже в дверях, когда прощались и диктофон был убран, спросили почти в шутку, планирует ли Phillips проводить аукционы в России? К стандартным снисходительным ответам на этот вопрос мы уже успели привыкнуть. Все обычно говорят о проблемном законодательстве, сложностях с ввозом и вообще об отсутствии смысла. А в этот раз ответ прозвучал неожиданно: будут аукционы и в России, только надо предварительно подготовить рынок. Так что шансы есть. И талисман тоже. Именно Симон де Пюри проводил знаменитые торги Sotheby’sв Москве в 1988 году, первые и единственные.

Редакция ARTinvestment.RU