Сергей Соболев: «Морфология»
ARTinvestment.RU   13 июня 2012

В галерее «11.12» в ЦСИ «Винзавод» проходит первая персональная выставка скульптора Сергея Соболева

Галерея «11.12» (ЦСИ Винзавод), 24 мая — 24 июня 2012
Москва, 4-й Сыромятнический пер., 1/6

В галерее «11.12» проходит выставка художника Сергея Соболева под названием «Морфология». Это первая персональная выставка молодого скульптора, который в своих работах исследует возможности формы.

«Скульптура — это поверхность и объем, и в качестве объема она обладает внутренним пространством. В него можно погрузиться, сквозь него можно пройти. Сергей Соболев интуитивный художник, и его интеллектуальные требования к форме также носят в большой мере интуитивный характер.

Он говорит о восприятии младенца, и в этом указании следует увидеть ту изначальную цельность, к которой стремится восприятие скульптора, стремящегося предъявить стройную логику визуальной обусловленности, управляющую миром. Миром форм.

Замусоренный предметами и именами окружающий мир при таком восприятии освобождается от прозрачных знаков и показывает нам свою хрустальную метафизическую изнанку. Мы начинаем видеть в этой лаконичной скульптуре ее освобождающий медитативный потенциал. Физическое время становится производным нашего восприятия или, возвращаясь к объектам, функцией формы» (Александр Евангели, куратор выставки).

Интервью Софии Тереховой с Сергеем Соболевым:

София Терехова: Сергей, что такое современная скульптура? Сейчас много говорится о смерти живописи, исчезновении чистой эстетики. Как Вы можете определить место скульптуры в современном искусстве?

Сергей Соболев: У меня много мыслей на эту тему, я тоже пытаюсь понять, что такое современная скульптура, чем она занимается. Как музыка — это звук, скульптура для меня это форма. Эта некая стихия, область чувств, которая связана с формой. С ее визуальной стороной, тактильной, но обязательно с формой. Это определенный язык, очень древний, он живет внутри каждого, каждый человек его понимает. И на самом деле чем дальше мы от искусства, тем, наверное, лучше понимаем этот язык каким-то первобытным чувством. Чувствительность снижается, чем больше преобладает интеллект, голова, когда возникают вопросы «как», «почему», «зачем».

Что касается современной скульптуры: я учился в академическом институте, не всегда понимая то, чему именно там учат, я заглядывался на скульптуру ХХ века, она меня беспокоила, интересовала. В основном там, где уже преобладали абстрактные формы, условные, неизобразительные. Уже сейчас появилась «антиэстетика», тенденции, отрицающие понятия красоты. То, что сейчас преобладает и активно развивается этот жанр, не значит, что он противопоставлен скульптуре. Когда появилась фотография, это не означало, что живопись умерла. Просто живопись занялась цветом, а фотография взяла на себя изобразительные функции. Поэтому живописец, который сейчас старается срисовать что-то с натуры, немного странно воспринимается. С другой стороны, очевидно, что работы Марка Ротко фотография не заменит. Это происходит и в скульптуре. Когда художник называет свои произведения не скульптурой, а объектом, обычно это означает, что до нас хотят донести определенный месседж. Иногда это интересно, иногда не очень. В любом случае для меня этот способ интереснее, чем традиционный. Бывают современные работы, которые используют объекты, объемные композиции, и ты понимаешь, что с их помощью автор добился определенного визуального эффекта. Это означает, что автор выбрал правильные средства.

С. Т.: Получается, что мы все-таки разделяем скульптуру и объект? В чем Вы видите их главное различие?

С. С.: Думаю, это индивидуально. Скульптуру относят к традиционному жанру, там есть свои каноны, которых следует придерживаться. А объект ни на что не претендует. Это другая форма искусства, скорее искусство понятий. Я беру какую-то вещь, ставлю на другую, а на самом деле так еще никто не поступал с этими вещами, получается конфликт понятий. В этом и интерес. Это захватывающий жанр, просто у меня более трепетное отношение к форме. Когда совсем не думают по поводу эстетики, меня это коробит, это определенный консерватизм. Как некоторые люди питаются в ресторанах, а другие чем придется, у первых присутствует культура питания, у других нет. Когда делают современные, часто интересные трехмерные объекты, иногда людям не хватает культуры. Создавая тот же объект, можно заложить больше пластов, насытить его информацией.

С. Т.: Я знаю многих молодых людей, которые обучались скульптуре в традиционных вузах, но в итоге ушли в архитектуру, потому что там больше возможностей для реализации новых пластических решений. Почему, выйдя из академического института, Вы начали заниматься современной скульптурой, как Вы формировались как скульптор?

С. С.: Я тоже ощущаю себя частично архитектором, мне нравится находить архитектурные формы, придумывать интерьеры. Опять-таки, когда форма становится пространством, тогда уже функциональная привязка становится неинтересна.

Повторюсь, я прошел все стадии академического образования; конечно, мне нравилась эпоха Возрождения, Греция и античность. Но больше меня увлекало искусство модернизма. Так как я по-своему ощущаю скульптуру и формы, даже в институте, работая над этюдами, я от них абстрагировался. Иногда мне казалось, что я смотрю на объект — словно это огромное здание или горы и я летаю вокруг на вертолете. Я видел в нем объемы, пустоты, ландшафты. А потом я понял, что мне не хватает силы, внимания, оперативной памяти в голове, чтобы с желаемой точностью и с интересом изобразить все детали. Да это и не нужно. Я банально стал упрощать задание. У меня включается определенный зум. Мне, например, нравятся обломки античности, а восстановленные вещи в музеях нравятся мне меньше, потому что оказывается, что не все так хорошо скроено. Поэтому уже в институте я стал упрощать задачу, брать какие-то фрагменты для изучения или простые формы. Собственно, обратного пути у меня нет.

С. Т.: Получается, что Вы верны своему методу. Вы говорите, что в своих работах создаете алфавит простейших форм. Вы называете их первоэлементами, инструментом для создания языка. Расскажите о нем.

С. С.: Человек может не знать анатомию и рисовать, например, портрет, пытаясь скопировать светотень, не понимая, какова ее природа. Со временем, с изучением натуры, ко мне пришло осознание, что все строится на базовых элементах, простейших понятиях. Мой взгляд сфокусировался на них, потому что они по сто раз повторяются, нет смысла их везде дублировать. Но если тебе интересен, к примеру, переход объема в «антиформу», ты его делаешь, и получается, что он у тебя ассоциируется с определенными вещами, становится узнаваемым, потому что встречается в природе везде, человек его считывает, а на самом деле это два базовых элемента.

С. Т.: Как именно Вы используете это в своей скульптуре? Как работает этот язык?

С. С.: Было такое время, когда я очень увлекся логотипами, знаками, это было интересно — взять довольно обширную тему, ситуацию и свести ее до уровня определенного знака. Даже выработался новый термин «скульптурный логотип». Мне важно найти суть. И в скульптуре я тоже примерно этим занимаюсь — довожу свои вещи до конкретного символа.

С. Т.: Как Вы работаете с материалом? Он толкает вас на создание формы, может быть, как у Микеланджело, отсекая все лишнее, или Вы идете от абстрактного образа, сложившегося в голове?

С. С.: Для меня материал не имеет первостепенного значения. Иногда вдруг приходит какой-то образ неизвестно откуда, возникает с какой-то периодичностью. Когда ты понимаешь, что от него уже не отделаться, в какой-то момент начинаешь его материализовывать, параллельно находишь в нем новые идеи, он насыщается информацией.

Я не столько опираюсь на материал, сколько хочу добиться определенного эффекта. Мне нравится работать с белым цветом. Таких материалов не много, я часто работаю с белым полимером, на выставке «Морфология» в галерее 11.12 будут работы из фарфора.

Белый материал — это максимальная сосредоточенность на форме. Мне интересны тени, полутона, они меняются от освещения, и скульптура живет вместе со светом. Любой материал обладает текстурой, цветом, а это уже отвлекает от безупречной формы, от точнейших нюансов, которые мне интересны.

С. Т.: Ваш стиль — минимализм, стерильный жанр. В чем подводные камни, в чем суть этого стиля в скульптуре?

С. С.: Мой минимализм как раз заключается в том, что я стараюсь доводить в работе обширные понятия до какого-то символа, знака. Вторая сторона минимализма — некая избирательность, я называю это «субъективный минимализм». Объективный минимализм — это точка или даже ее отсутствие. Отрицание и упрощение приводит к пустоте. В субъективном минимализме я разделяю мир на картинку, которую я вижу перед глазами, то, что хочу видеть, и то, чего я видеть не хочу. Скажем, я выбираю мне необходимое, далее пытаюсь обнаружить суть, а метод подобного упрощения избирательный. В искусстве не надо делать ничего лишнего, того, что тебе не нужно, не интересно.

С. Т: Вы часто говорите об интуиции, о ее значимости для художника.

С. С.: Интуиция самое ценное, что есть у художника. Потому что сознание, логика, аналитика… Они двумерны и не дают настоящих ответов, не дают радости, удовольствия, они могут дать только временные ответы. Область эмоций, чувств, интуиции намного ценнее для меня. Мои работы впоследствии обретают общепринятую для скульптуры информативность, но в ходе логической игры, эта информативность нарастает позже. Образ первичен, и тут ты беспомощен: он или приходит или нет.

С. Т.: Выставка — возможность взглянуть на свое искусство со стороны. Понять его в контексте как своего творчества, так и искусства в целом. Расскажите о Вашей персональной выставке в галерее «11.12».

С. С.: Мне хотелось не новых тем, а скорее подытожить то, что было наработано. Получилась обширная тема «Морфология», хотя морфология у меня в основном органическая, природная, идет от начала образования. Это осмысление визуального опыта, который был накоплен за годы работы и наблюдения за натурой. Объекты на выставке — это скорее эскизы больших скульптур. Если увеличить их, они приобретут масштаб и свойства архитектуры. Когда включаются инстинктивное восприятие формы, мы можем говорить о настоящей скульптуре.

Все мои работы довольно созвучны, перекликаются и тематически, и пластически. Я называю их «простые формы». Основная идея выставки — морфология — означает в моем случае буквальное изучение формы. На выставке я показываю некоторые стороны этой работы, прежде всего влияние масштаба и влияние освещения на восприятие формы.

С. Т.: Вы говорите о масштабе, о возможностях Ваших работ. В каком пространстве Вы их видите — это дом, улица, музей?

С. С.: Для них определенно необходимы пространство и воздух. В каком-то смысле эти работы — роскошь чистоты и пустоты. Кто может себе это позволить? Это может быть и музей, и просторный холл, большой дом, потому что они, конечно, потеряются, если рядом будет много бытовых вещей.

Иногда кажется, что столько всего уже сделано, особенно в городе, люди живут в таком шуме, в таком количестве вещей, напряжения, что необходим кусочек пустоты, момент разрядки. Конечно, эти скульптуры не про пустоту, там немного другое течение времени, в них другое пространство.

Я часто слышу, что моя скульптура как бы незаметна с первого взгляда, но чем дольше на нее смотрят, тем сложнее отвести от нее взгляд. Она срастается с пространством и становится жизненно необходимой, в противовес вещам кричащим и броским, которые могут быстро утомлять.

Источник: пресс-релиз галереи «11.12»