О буднях аукционного бизнеса и ситуации на рынке искусства ARTinvestment.RU беседует с Алексеем Тизенгаузеном, международным директором Русского отдела аукционного дома Christie’s

• Алексей Тизенгаузен, международный директор Русского отдела аукционного дома Christie’s
  

• СВЯТОСЛАВ РЕРИХ Портрет Николая Рериха в тибетском одеянии. 1933. Холст, темпера
  152,4 х 124,5. Christie’s. 24.04.09. Лот № 313
  Оценка аукциона (эстимейт): 0,9–1,1 миллиона долларов
  Цена: 2,994 миллиона долларов. Аукционный ценовой рекорд для творчества Святослава Рериха

• ВАСИЛИЙ ШУХАЕВ Финская деревня. Крыши
  Около 1920. Холст, масло. 81,3 x 64,7. Christie’s
  09.06.09. Лот № 52. Оценка аукциона (эстимейт): 300–500 тысяч фунтов

• ВАСИЛИЙ ВЕРЕЩАГИН Канченджанга, Пандим и другие горы в облаках. Около 1875. Холст, масло
  46,3 x 64,7. Christie’s. 26.11.08. Лот № 250
  Оценка аукциона (эстимейт): 30–40 тысяч фунтов
  Цена: 97,25 тысячи фунтов

В начале июня профильные аукционы завершат сезон «русских торгов». Все ведущие дома только что опубликовали свои каталоги — итог напряженной многомесячной, почти детективной работы. 9 и 11 июня в Лондоне пройдут «русские аукционы» Christie’s. О буднях аукционного бизнеса и ситуации на рынке искусства ARTinvestment.RU беседует с Алексеем Тизенгаузеном, международным директором Русского отдела аукционного дома Christie’s.

ARTinvestment.RU: Прежде чем перейти к основным вопросам, кто, по вашим ощущениям, преобладает в структуре покупателей русских торгов Christie’s: коллекционеры или инвесторы?

Алексей Тизенгаузен: Давайте попробуем ответить вместе: какие значимые русские картины, проданные на торгах Christie’s за последние пять лет, повторно вернулись на торги? Вот. И не вспомнить. О чем это говорит? Наверное, о том, что большинство покупателей все-таки коллекционеры, а не инвесторы.

AI: Застали врасплох, сходу примеров не вспомнить, но повторных продаж на самом деле довольно много. Это хорошо видно в базе данных художников ARTinvestment.RU, где такие сделки отслеживаются. Шедевры перепродаются на аукционах реже, а в ценовом диапазоне 50–200 тысяч долларов повторные продажи вовсе не редкость.

А. Т.: Хорошо, есть такие примеры, но их очень мало. Не скрою, я бы хотел заполучить снова на торги те работы, которые мы продали пять-шесть, даже десять лет назад. Но никто не отдает, даже когда я подаю соответствующие сигналы. Можно ли назвать таких покупателей инвесторами? Нет.

Наблюдая за аукционами русского искусства, я могу даже сказать, что в последнее время почти не вижу покупок с откровенно инвестиционными целями. Чего нельзя сказать про те же аукционы импрессионистов или западного современного искусства. Зато заметил другое: на рынке русского искусства появились новые покупатели, для которых инвестиционный мотив не является определяющим при покупке.

AI: Обращает внимание, что в каталоге торгов июня в живописной секции в этот раз нет работ-«миллионников». Максимальный эстимейт — у работы Шухаева с обложки. Верхний — 500 тысяч фунтов. Сложнее в условиях нестабильности стало формировать каталог?

А. Т.: Глупо отрицать существование кризиса, и найти интересные работы действительно стало труднее. В кризис люди неохотно расстаются с картинами. Висит работа на стене и висит, зачем ее продавать в ухудшившихся условиях? Это одна причина. А потом вы знаете, что у нас будет аукцион в июне и потом другой, в ноябре. Ноябрьский аукцион традиционно бывает сильнее. Но это не значит, что мы специально придерживаем важные работы до ноября. Просто так получилось. Можно сказать, имеем дело с сезонным фактором.

AI: Как формируется каталог торгов? Вещи больше поступают на комиссию «самотеком» от сдатчиков, или их приходится специально искать?

А. Т.: И мы разыскиваем, и сами люди приносят. Но мы берем то, что нам нравится. И цена должна быть разумная. Если я считаю, что работа может потянуть на 700 тысяч, а клиент требует миллион, — он получит отказ. Если идти на поводу и включать в каталог переоцененные работы, то каталог получится, может быть, и красивым, но продажи будут плохие. Переоценка разрушает рынок, который всех нас кормит.

Помните недавнюю продажу портрета Николая Рериха кисти его сына, Святослава (см. илл.)? Его принесла семья, которая очень любила Рериха и, наверное, поэтому назвала вызывающе высокую цену — 2 миллиона долларов. Представляете, что я им ответил? И дал оценку 900 тысяч. А что получилось? Купили как раз за баснословные 2 миллиона. Я ошибался? Но если бы эстимейт был сразу под 2 миллиона, то вполне вероятно, что лот не был бы продан вовсе. Кто знает? Вообще, Рерих — очень специфический художник, один из немногих русских художников, пользующихся международным интересом. Человек, у которого свой музей в Америке. Его работы в Индии — национальное достояние. Словом, особый случай.

AI: Каким требованиям должна удовлетворять работа, чтобы ее включили в каталог Christie’s?

А. Т.: Аукционер не может позволить себе быть глупым. Поэтому на торги берется то, что продается. Но не надо забывать и о другом факторе. Если вдумчиво просмотреть каталоги разных аукционных домов, то можно понять предпочтения их русских отделов. Например, кто-то любит включать в каталог работы Клевера. А я вот терпеть не могу Клевера и стараюсь с его картинами не работать. Если же предложат хорошего Сомова или Шухаева — то добро пожаловать. Конечно, нужно быть прагматичным и не принимать решения только из своих вкусовых предпочтений. К тому же надо смотреть, куда движется рынок, и учитывать это в работе.

AI: Тогда почему Christie’s медлит с включением в каталог произведений современного русского искусства, в то время как Sotheby’s уже не в первый раз проводит даже тематические торги?

А. Т.: Если посмотреть историю, то Sotheby’s обычно лучше чувствовал современное искусство. Но с другой стороны, цены на русское современное искусство имеют свойство резко падать после существенного роста примерно каждые три года. За время работы я наблюдал уже несколько бумов на современное русское искусство, включая бум 1989 года. И что? Прошло 2-3 года, и галереи, которые занимались современным искусством, вынуждены были уйти с рынка. Кто-то скажет, что с такой осторожной тактикой мы рискуем не успеть вскочить на подножку уходящего поезда. Но, извините меня, сейчас, мне кажется, с этого поезда пассажиры уже массово сходят. Может, это наша ошибка, мы недостаточно глубоко вникаем в суть этого процесса, но есть ощущение, что так правильнее. А вообще в наши каталоги еще в ноябре прошлого года была включена секция современных русских художников; так же и в июньском каталоге есть современное искусство — например, Олег Доу или Александр Косолапов. Таких лотов мало, но они есть.

AI: Недавно, в конце бума ведущие аукционные дома ввели практику гарантий продажи отдельных важных лотов. То есть в случае неуспеха на торгах аукцион выкупал такую вещь по гарантированной цене. Как с этой практикой обстоит дело сейчас?

А. Т.: В русском отделе за последние двадцать пять лет было от силы пять случаев предоставления гарантий. Мне лично эта практика не нравится. Гарантированную продажу сложно организовать, это занимает слишком много времени. Эта практика более широко применялась не для русского, а для мирового искусства, импрессионистов, послевоенного, современного и др. На сегодняшний день режим гарантий практически не применяется.

AI: Планирует ли Christie’s регулярно проводить предаукционные показы, предшествующие «русским торгам», в Москве?

А. Т.: Christie’s регулярно проводит выставки в России и странах СНГ. Например, в прошлом году в октябре Christie’s привез в Москву и Киев грандиозную выставку самых величайших произведений будущих торгов, от старых мастеров до современного искусства. Мы и в дальнейшем собираемся проводить такие выставки, а также лекции наших ведущих экспертов. Если мы посчитаем, что какие-то выдающиеся произведения нужно показать в Москве, то мы это организуем. Зависит еще и от того, за какое время мы получим в свое распоряжение ключевые работы.

AI: Вы уже представляете себе ноябрьский каталог «Русских торгов» Christie’s?

А. Т.: Обычно мы начинаем собирать новую коллекцию в конце июня. Примерно за три месяца до начала торгов список лотов должен быть сформирован и утвержден. Потому что надо еще составить каталог, успеть его издать и распространить. Задержать процесс нельзя: если кто-то опоздал с подачей работы на предстоящие торги, то, увы, придется подождать следующих аукционов.

AI: Сколько человек работает в русском отделе Christie’s? И расскажите подробнее, как вы отыскиваете нужные работы?

А. Т.: В русском отделе работает семь человек. Работы идут преимущественно не самотеком, их нужно найти. Из России работ практически не поступает. Так, работу Василия Шухаева (см. илл.), которая украсила обложку торгов Christie’s 9 июня 2009 года, мы нашли в американской глубинке. Человек вообще не был в теме, искусством он не увлекался, русским тем более. Просто работа когда-то понравилась его жене и была приобретена.

AI: Понятно, что работы привлекаются из-за границы, а покупатели только русские?

А. Т.: Покупатели сейчас в основном русские. Но активность русских покупателей выросла за последние 10 лет, в то время как русское искусство продавалось и гораздо раньше. Вот теперь и пришло время восстанавливать, кто покупал раньше, в чьих руках оказались ранее проданные работы.

AI: Получается, что работа русского отдела сродни работе детективного агентства?

А. Т.: Пожалуй. Я не шучу, когда говорю, что не знаю, в какой стране окажусь на следующей неделе, где потребуется смотреть стоящую вещь. Никогда не знаешь заранее. На прошлых торгах у нас был вид Гималаев кисти Верещагина (см. илл.). Знаете, где мы нашли эту картину? В Алабаме. Владелец даже представления не имел, чем обладает. Получилось так, что года два назад он послал нам фотографию, но мы закрутились и тогда не изучили это предложение. И за это время никакого движения не произошло. Через два года картина по-прежнему висела у него на стене. Владельцу долго объясняли, кто такой художник Верещагин, предложили цену — он был очень удивлен. Похожий случай произошел, когда года два назад мы продавали большую коллекцию работ Константина Сомова. Я нашел эти работы под Парижем и назвал владельцу цены: 150, 200 и 300 тысяч долларов. В ответ: «Вы не серьезный человек. Разве может быть так много?» Пришлось объяснить, что это еще очень консервативная оценка. Когда мы продали всю это коллекцию за гораздо большие деньги, владелец с женой подошли ко мне поблагодарить. Оказывается, до этого они думали, где найти 10 тысяч евро, чтобы послать дочку в хорошую школу. А теперь им приходится решать, как распорядиться такими большими деньгами. Люди часто и не подозревают, что они имеют. Просто забывают и не думают об этом.

AI: Русское искусство, наверное, надо искать в семьях эмигрантов — выходцев из России?

А. Т.: Не только русские уехали с русским искусством. В начале XX века иностранные специалисты, несколько лет проработавшие в России, увозили с собой что-то памятное: посуду, серебро, Фаберже, картины. Или вот английские левые депутаты, которые бывали в России в 1920-х. Они увозили с собой, например, агитационный фарфор. Нужно просто искать этих людей и их наследников. А когда находишь их где-нибудь в Манчестере и Ливерпуле, тебе рассказывают, что эти тарелки дороги как память, их привез дедушка, и они не продаются. Но как только узнают, что такой агитфарфор стоит под 20 тысяч, то мнение быстро меняется.

Вообще, такая у нас работа — изучать историю, изучать каталоги выставок, которые проходили в России и за рубежом до революции и после революции. Тем же самым занимаются и сами коллекционеры. Обратите внимание на то, какие деньги платят за подобные каталоги, когда они появляются на торгах.

AI: При работе с аукционами известен еще один проблемный момент: если картина не продается, то это плохо сказывается на ее репутации.

А. Т.: А почему она не продается? Главным образом из-за неадекватного эстимейта, когда клиент просит назначить слишком высокую цену. Лучше потратить больше времени, чтобы убедить владельца согласиться на адекватную, не завышенную цену. Объяснить ему риски и последствия. Если пожадничать, поставить цену в два миллиона и не продать, то следующий потенциальный покупатель предложит тебе уже лишь 500 тысяч, потому что уже есть негатив. А вот если поставить оценку в 900 тысяч (как с Рерихом), то итоговая цена, как мы видим, может добраться до искомых двух миллионов.

AI: По-вашему, какой сегмент рынка чувствует себя наиболее уверенно в нестабильной ситуации?

А. Т.: Самые важные отделы у нас — импрессионисты, современное искусство, старые мастера. Их покупают все. Я знаю людей, для которых русское искусство стало окном в искусство мировое. Есть русские, которые начинали с того, что приобрели несколько русских работ, а теперь собирают только японское искусство, или только импрессионистов, или даже только немецкий фарфор. Для меня важно, что все они продолжают покупать в Christie’s.

AI: Изменился ли в период нынешней нестабильности портрет покупателя?

А. Т.: Когда на рынке был бум, много свободных денег, то покупать искусство было элементом престижа — богатым людям важно было показать, что они ценят искусство. Теперь же, когда на рынке спад, на нем остаются по-настоящему увлеченные покупатели, коллекционеры, которым не важен сиюминутный престиж.

AI: Что, по-вашему, станет сигналом к окончанию кризиса?

А. Т.: Думаю, что сигнал окончания кризиса — это когда хорошо начнут продаваться работы среднего ценового диапазона. И когда на торги активнее начнут предлагать работы.

А выдающиеся работы и сейчас продолжают хорошо продаваться. Немного дешевле, но интерес по-прежнему очень высок.

Редакция ARTinvestment.RU