Во франкфуртском Ширн-Кунстхалле открылась выставка «Тотальное просвещение / Московское концептуальное искусство 1960–1990». Куратором её выступил живущий в Кельне знаменитый философ культуры Борис Гройс, спонсором — немецко-русская компания WINGAS

Во франкфуртском Ширн-Кунстхалле открылась выставка «Тотальное просвещение / Московское концептуальное искусство 1960–1990». Куратором её выступил живущий в Кельне знаменитый философ культуры Борис Гройс, спонсором — немецко-русская компания WINGAS.

Такой большой выставки московского концептуализма, охватывающей три десятка художников, 130 работ и три десятка музеев и коллекционеров, за рубежом еще не показывали. Она завершает цикл, посвященный русско-советскому искусству ХХ века, растянувшийся на 16 лет. В начале 1990-х во Франкфурте показывали выставку «Великая утопия. Русский авангард 1915–1932», пять лет назад — экспозицию «Фабрика мечты. Визуальная культура эпохи Сталина». «Фабрику» готовили Борис Гройс и Зельфира Трегулова, и завершалась она работами Эрика Булатова, Ильи Кабакова, Виталия Комара и Александра Меламида. Их работы и в новой экспозиции, чьим символом стала «Цитата» Комара и Меламида, расклеенная на плакатах по всему Франкфурту. На красном фоне расставлены квадратики для букв, но самих слов нет, их только предстоит вспомнить или создать заново. Так заново переписанной в итоге оказалась история самого советского искусства, долгие годы не признававшего очевидного, а теперь вынужденно уступившего почетное место передовика художественному подполью.

Выставка открывается работами 1970-х. Концептуализм кажется реакцией на оттепель с ее нереализовавшимися надеждами на социализм с человеческим лицом. Ироничность высказывания преобладает в интонациях концептуалистов, отстранение выглядит главным приемом 1970-х. Во Франкфурте показывают все хрестоматийные примеры тогдашнего остроумия — и «Прибор для определения национальности» Леонида Сокова (по форме носа, для чего тот вставляется в готовые формы), и пародии Александра Косолапова на лениниану. Что уж говорить об акциях группы «Коллективные действия» с их лозунгами, развешанными в подмосковных лесах? Одинокий красный кумач, растянутый между елками, надпись «Я ни на что не жалуюсь, и мне все нравится, несмотря на то что я здесь никогда не был и не знаю ничего об этих местах» — есть ли что-нибудь более пронзительное в нашем искусстве за последние полвека? Разве что «Проекты для одинокого человека» Виктора Пивоварова, описывающие квартиру, режим дня, стол и повседневные предметы того, кто обретет свое счастье лишь в исчезновении.

Вряд ли западный зритель привык столько читать, разглядывая картину. Но без чтения здесь никуда, и переводы выглядят важнейшей составляющей франкфуртской выставки. Ранний этап московского концептуализма представлен в левом крыле Ширна, ради более поздних работ приходится возвращаться и поворачивать направо, в зал-аппендикс. В проходе зрителя встречает «Фундаментальный лексикон» Гриши Брускина, поставившего в 1988 году исторический рекорд на аукционе Sotheby’ s. После этого все в мире поверили в коммерческую привлекательность постсоветского искусства, а самому Брускину предложили расписывать Рейхстаг. Здесь же Борис Михайлов с серией ранних, раскрашенных от руки фотографий, и «Гласность» Дмитрия Александровича Пригова. Завершает экспозицию лабиринт из коридоров и закутков, в которых показан архив движения: домашняя кинохроника, книги Льва Рубинштейна, самиздатовский трактат «По мастерским» Георгия Кизевальтера. В каком-то смысле этот лабиринт символизирует и восприятие русского искусства на Западе: заглянуть интересно, как в коммунальную квартиру, но оставаться не хочется.

На вопросы корреспондента газеты «Коммерсантъ» Алексея Мокроусова ответил куратор выставки БОРИС ГРОЙС.

— Нынешняя выставка выглядит продолжением проекта «Фабрика мечты — коммунизм». Она задумывалась уже пять лет назад?

— Нет, скорее когда писалась книга «Gesamtkunstwerk Сталин»: в ней три части, и как раз о третьей эта выставка.

— Почему все-таки концептуализм московский? Ведь больше нигде в мире он не привязан к городу? Или в 1970-е было невозможно идентифицировать себя с Советским Союзом?

— И это тоже: сказать о себе «советский» было трудно. Но все-таки большинство авторов и впрямь было из Москвы. Конечно, в названии была и дополнительная семантика. На Западе концептуализм был принципиально иным, он развивался в другой ситуации — в рыночной. Его целью было движение от рынка к слову, к чистой идее. У нас же существовал другой механизм оценки искусства, не рыночный, но идеологический, с идеологией художники как раз и работали.

— Как московский концептуализм воспринимался на Западе 20 лет назад и как воспринимается сегодня?

— В 1980-е никакой его рецепции в общем-то и не было, да и сейчас можно говорить лишь о восприятии творчества некоторых художников. Ценятся отдельные авторы, такие, например, как Илья Кабаков или Вадим Захаров, в последнее время здесь стал очень известен Андрей Монастырский. Сам же феномен известен куда меньше, он остается или недостаточно, или вообще неотрефлектированным явлением.

— Что стояло за интересом московских концептуалистов к созданию выдуманных биографий выдуманных художников?

— Это был результат дистанцирования от представлений о художнике как о человеке, который занимается современными проблемами. С другой стороны, мы сегодня сомневаемся уже в реальности всего в мире, в том числе и самого художественного акта, и в реальности его автора. Это стало следующим этапом модернистской теории сомнения.

— Не выглядит ли московский концептуализм слишком эклектичным движением?

— Эстетического единства действительно нет. Зато странным образом наблюдается тематическое единство: в отношении к искусству, в его понимании как языка, конвенционального знака.

— В истории соц-арта мы часто встречаем те же имена. Он чем-то отличается от концептуализма?

— Соц-арт работал с иконами, с поверхностью идеологии. Как Уорхолу были интересны иконы массового сознания, так нашим авторам — иконы идеологические. Концептуализм же интересовался структурами — художественными, произведения искусства или структурами распространения. Он во многом дитя русского структурализма.

— Выглядит ли сегодня концептуализм еще живым явлением, или он стал исключительно музейным экспонатом?

— Возьмите современную московскую арт-сцену: ее истоки как раз в концептуализме. Многие нынешние художники, критики и кураторы были с ним связаны. Многие авторы, как и тогда, по-прежнему работают сегодня с идеологией. И вообще в мире в целом наметилась тенденция к коллаборативному искусству. Художники выступают и как кураторы, и как критики, вместе изучают тексты, сами себя издают и комментируют...

Источник: www.kommersant.ru