Легендарный архив Николая Харджиева впервые показывают в Москве
До 30 января 2018 года открыта выставка «Архив Харджиева. Уникальные материалы о русском авангарде и произведения из частных коллекций», проводимая совместно фондом IN ARTIBUS Инны Баженовой и РГАЛИ
Эта выставка — событие действительно уникальное. Большинство материалов показывают впервые.
О Николае Ивановиче Харджиеве (1903–1996), его несметных сокровищах и конечно о несчастьях, которые они навлекли на своего владельца, слышало большинство ценителей искусства поколения старше сорока. Но раньше их почти никто не видел. При жизни владельца в двухкомнатные «чертоги» Николая Харджиева на Кропоткинской был вхож лишь очень узкий круг своих. Впрочем даже этим избранным Харджиев не показывал сохраненные им документы эпохи, по крайней мере в таком объеме и разнообразии.
Харджиев был литературоведом, писателем, публицистом, литературным редактором, поэтом, биографом, человеком энциклопедических знаний, составителем так и не законченной первой версии «Истории русского авангарда». Сын армянина и гречанки, он вырос в Херсонской области, после школы работал корректором в одесской газете, потом там же отучился на юрфаке местного университета. В конце 1920-х Харджиев уехал в Петроград, позже переехал в Москву. В Северной столице 23-летний литературный работник познакомился с Крученых, с обэриутами Хармсом, Введенским, там же он впервые встретился с Малевичем, которого до конца жизни ценил, пожалуй, выше всех. Харджиев зарабатывал на жизнь литературным трудом: писал книги, искусствоведческие статьи, редактировал рукописи, занимался составлением биографий. В силу своей профессиональной деятельности Харджиев был знаком, общался или дружил почти со всеми главными художниками и поэтами эпохи. И с заклятым конкурентом Малевича — Татлиным, и с Матюшиным, с любимым Ларионовым, Велимиром Хлебниковым, Осипом Мандельштамом, Маяковским, и с Анной Ахматовой (они крепко дружили), и с Мариной Цветаевой и Борисом Пастернаком. К нему в руки часто попадали рукописи, письма, чужие архивы — нужные для работы и просто по случаю.
Харджиев не был коллекционером в полном смысле этого слова. Не Щукин с Морозовым и не Костаки. Впрочем и сам он не считал себя коллекционером. Скорее, Харджиев видел себя избранным судьбой хранителем важных свидетельств и артефактов эпохи русского авангарда, которым в советское «драконовское» время грозило забытье или утрата.
«Архивную» деятельность Харджиева нередко критиковали при его жизни и продолжают осуждать сейчас. Дело в том, что методы пополнения его архива порой были не то что небезупречными, а и вовсе возмутительными. Например, брал на время скопировать и намеренно не возвращал рукописи и документы, действовал по принципу «что упало, то пропало». Живопись и графику он почти никогда не покупал. Кое-что было ему подарено или получено в результате обмена. Но чаще происходило куда более бесцеремонно. В сложные времена Харджиев брал картины у вдов художников «на хранение», изначально не собираясь их возвращать. Например, картины Малевича и десятки картин Матюшина вывозил так, что родственники не успевали опомниться. На этой почве у него не раз были конфликты с семьями и наследниками художников. Один из немногих, что получил огласку, и самый известный — скандал с Надеждой Мандельштам, которой Харджиев не хотел возвращать архив мужа. Но конфликтов было гораздо больше. В том числе и поэтому Харджиев избегал всякой публичности: прятался от родственников и наследников.
Харджиев не вел каталога своих материалов. Он был резок и даже груб в публичных оценках деятелей искусства. Того же Родченко считал бездарностью («дрянь и ничтожество полное»), Шагалу тоже отказывал в новаторстве. Считал, что настоящему разбирающемуся человеку не могут одновременно нравиться и Малевич и Шагал (камень в огород Костаки). Историка искусства Харджиева осуждали за ретуширование нежелательных людей на архивных фото. Редактора Харджиева критиковали за чрезмерную, своенравную и агрессивную правку в чужих рукописях. И подобных упреков не счесть.
Образ рисуется демонический, не правда ли? Со стороны действия Харджиева действительно выглядят сплошь корыстными. Только вот если получше присмотреться, то станет не так уж очевидно, какая гражданину СССР была в том реальная корысть? Ну, вот какая? Деньги? Слава? Нет? А что тогда?
Может быть, поэтому люди, повидавшие жизнь, не спешат делать однозначные выводы и судить о мотивах поступков Харджиева. Если посмотреть на них как на исполнение возложенной на себя миссии по сохранению истории авангарда, защиты его от «алчных» и «недостойных» наследников, то смысл его действий существенно меняется. Да, Харджиев не ангел: многое продал, многое утратил в результате сомнительных операций. Но вместе с тем очень многое дошло до наших времен только благодаря его бесчисленным грехам и неправедным поступкам. Как минимум с задачей «упаковать и донести» скрытный литературовед справился на твердую четверку. Даже с учетом дальнейшей нелепой суеты с контрабандой, о которой расскажу чуть позже.
Нам из нашего относительно спокойного времени, вероятно, не стоило бы оценивать формирование архива с точки зрения этики. Сейчас, конечно, легко укорять Харджиева за его методы и раздавать советы, как нужно было поступать по чести и совести. Но представьте на минуту, что не появился вовремя в богемных кругах 1920–30-х годов такой ушлый человек. Как бы без него разворачивались события?
Предположить не сложно. Партийное советское искусствоведение русский авангард десятки лет в лучшем случае не замечало. А чаще — опасливо и брезгливо от него отворачивалось. Авангарду долго отказывали в какой-либо художественной ценности, а уж материальной ценности в этих картинах не видели и подавно. Авангардными картинами умудрялись застилать полы (чтоб не затаптывать грязными подошвами паркет) и забивать щели в курятниках. Холсты наших новаторов порой служили стройматериалом, ветошью. Что уж говорить о каких-то бумагах и письмах художников, их почеркушках да книжках, напечатанных на обоях. Пустили б на самокрутки, да на хознужды. Самое лучшее, что с ними могло случиться, — это, чудом сохранившись до наших времен, быть проданными в розницу на аукционах. Так был хоть какой-то шанс попасть в добрые руки. Но куда больше верится в то, что они были бы скорее выброшены и утрачены в период репрессий, времена массовых расстрелов и выселений. Были бы сожжены обезумевшими от страха семьями или родственниками репрессированных. Или были бы потеряны и выброшены в суматохе эвакуаций. А то, что сохранилось, в период массового переезда в многоэтажки не помнящие (не знающие!) ничего внуки снесли бы на помойки. Послушайте как-нибудь воспоминания «книжников» или иконных «барыг» советских времен о том, какие сокровища не помнящие родства дети и внуки выносили на помойки. Что касается авангарда, то людей, которые представляли истинную ценность тех документов, фотографий и рукописей, были единицы. И еще было меньше тех, кто имел смелость и решимость их сохранить в лютые времена. Харджиеву отдавали ведь не под угрозами. Наоборот, просили и отдавали зачастую сами художники и вдовы, от безвыходности, понимая, что самим не сберечь. А что было делать? Кому отдавать? Кто брался спасти? Кто был рядом? Не по наивности же своей смертельно больной Малевич доверил именно Харджиеву незаконченную рукопись своей биографии? Чувствовал, что этот молодой литератор с горящими глазами, может, и сбережет, не даст пропасть и доредактирует как сможет. Да и выбор был не велик: либо так, либо никак.
И Харджиев не только не дал пропасть. Ему удалось в 1960-х сделать первые за много лет выставки русского авангарда — в Музее Маяковского. Небольшие, самодеятельные, кулуарные, короткие, с риском. Но скольким же художникам и интересующимся людям они успели открыть глаза!
В 1960–70-х годах значение и ценность доселе не нужного русского авангарда начали потихоньку доходить не только до перекупщиков, но и до властей. Тогда и стало понятно, что Харджиев не Плюшкин, а обладатель несметных сокровищ. У Николая Ивановича над дверью в комнату висел подаренный ему автором «Красный квадрат» Малевича, на столе стояла карандашница из скульптуры Суетина, стены были увешаны шедеврами. Всего же у Харджиева было не меньше десяти картин Казимира Севериновича и множество супрематических рисунков. А еще работы Ларионова, Матюшина, Гуро, Розановой и др. Это даже в СССР, без рынка и с минимумом понимания у публики, стоило очень приличных денег — многие сотни тысяч рублей. А уж в нынешних ценах стоимость такого собрания составляла бы многие сотни миллионов долларов. Одни только супрематические картины Малевича, когда-то принадлежавшие Харджиеву, сейчас на аукционном рынке стоили бы порядка $500 000 000.
В другой стране и в другое время с таким богатством владельцу жить бы да радоваться. Но Харджиев-то был заперт в СССР за железным занавесом. Рынок был суррогатный, ценность советских денег — весьма относительна (тратить особо не на что), да еще и правовые основания владения, мягко говоря, шаткие. Стоит ли говорить, что легально вывезти и продать на сотбисах-кристисах принадлежащие ему ценности Харджиев не мог ни при каких условиях. И кстати, сейчас по закону тоже не смог бы.
Конечно, Николай Иванович, прямо скажем, не бедствовал. Обшарпанные стены его небольшой двушки и сильно заношенная одежда были скорее маскировкой, чтоб не привлекать ненужного внимания. Коллекционеров в те времена считали чуть ли не жуликами, их грабили преступники, на них наседали спецслужбы. Жить в полный рост не было никакой возможности. А деньги — да, у Харджиева были, еще в 1970-х, и очень даже немалые. Те, кто его знал лично (например, Сергей Григорьянц, чьи вещи есть на выставке), подтверждают, что Харджиев не так уж редко продавал картины и книги из своего архива, в том числе и Георгию Костаки. Доход Харджиева, вероятно, исчислялся сотнями тысяч рублей, и острых материальных проблем быть не могло. Впрочем свободы, как мы понимаем, в той ситуации даже за большие деньги купить было нельзя.
Харджиев много лет мечтал уехать на Запад. Пожить наконец-то спокойно и в почете, заняться любимой научной работой. Еще в середине 1970-х он задумал выехать по какому-нибудь убедительному приглашению иностранной организации на научную конференцию и не вернуться. Чтобы заблаговременно обеспечить себе безбедное существование, он договорился незаконно переправить за рубеж четыре супрематические картины Малевича. Каждая — шедевр. Доверить можно только надежному человеку. Картины согласился провезти через границу шведский писатель-славист с хорошей в тот момент репутацией. Наверное, Харджиев верил, что репутация западному будет дороже соблазна наживы. Однако на Запад он так и не попал, разрешения на выезд ему не дали. А переправленные картины Малевича были присвоены шведским «благодетелем». Сделать было ничего нельзя. Громогласно заявить о краже — значит, добровольно признаться в организованной контрабанде. Со временем сроки давности истекли и поступок шведа так и остался безнаказанным.
Впрочем с подобным Харджиев позже столкнется еще не раз.
Архив стал для своего владельца не только высокой миссией, но и тяжелым бременем. Почти всю свою жизнь при советской власти Харджиев был вынужден вести замкнутую, скрытную жизнь, в постоянных опасениях за свою физическую безопасность (обворуют, ограбят, а то и убьют). И уже под конец жизни, с началом «перестройки» у него созрел план. И не такой, который ранее удался его покупателю Костаки. В смысле не договориться с властями, отдать часть коллекции государству и забрать в эмиграцию хоть что-то. А более радикальный. Вступать в открытые переговоры с государством Харджиеву было опасно: право собственности на многие вещи в его собрании могло быть оспорено, вывозить нужно было по-тихому, чтобы не встрепенулись наследники. В общем, Харджиев решил перехитрить систему — вытащить свой авангард за рубеж по дипломатическим каналам, продать на Западе за достойные деньги и обеспечить себе с женой старость в какой-нибудь безопасной европейской стране.
Шанс реально уехать появился только в 1990-е, когда отменили разрешения на выезд (раньше Харджиева из СССР просто не выпускали). Увы, к моменту открытия границ Харджиеву с женой было уже сильно за 80, понимания особенностей капиталистической жизни никакого, языка и актуальных юридических знаний — тоже. Начинать жизнь на новом месте с такими стартовыми условиями рискованно. Тем не менее Харджиев опять решился на авантюру. Снова доверил нелегальную переправку архива иностранному гражданину — галеристке Кристине Гмуржинской (когда-то он был знаком с ее матерью), заранее договорился продать ей часть своих сокровищ взамен на обустройство в Голландии.
И тут удача вновь ему изменила. Все пошло не так. Иностранцы и «бывшие наши» люди, которым доверился старик, оказались сильно себе на уме, а некоторые и вовсе проходимцами. Что не удивительно: на кону стояли миллионы долларов, справиться с соблазном поживиться было нелегко. В Амстердаме пожилую чету быстро взяли в плотное кольцо подозрительные «доброжелатели», галеристы, «опекуны». Часть вывезенных материалов тут же украли различные представители свободного мира. Вторую половину архива перехватили как контрабанду на русской таможне и отправили в госархив. Некоторые картины просто «замылили» и присвоили без всяких на то прав. А оставшуюся часть «распределили» по завещанию: заранее договорились, что кому достанется после смерти Николая Ивановича и его жены Лидии Чаги.
Происходящее с Харджиевым, по меткому определению одного из писателей, напоминало мародерство. Не удивительно, что сам литератор в этой новой конструкции превратился в общем-то в помеху. И до трагического финала оставалось уже недолго. В 1995 году, меньше чем через два года после переезда в Амстердам, при довольно странных обстоятельствах погибла жена писателя, Лидия Чага. Женщина скатилась с крутой лестницы и разбилась, когда дома был лишь «опекун». Харджиев не пережил горя и сам тоже умер примерно через полгода. Все заинтересованные стороны в этот момент, наверно, глубоко выдохнули. Наследие основанного в эмиграции фонда «Культурный центр Харджиева — Чаги» было поделено между амстердамским музеем Стеделийк и одним из учредителей-опекунов. Бумаги и живопись с графикой остались в Голландии.
Дальше можно сказать, что чудом после семи лет переговоров на государственном уровне голландцы в 2011 году вернули в Россию вывезенные контрабандой документы архива. В фондах Российского государственного архива литературы и искусства добавилось 1427 единиц хранения с письмами, рукописями, документами Эля Лисицкого, Казимира Малевича, Густава Клуциса, Ивана Клюна, Михаила Ларионова, Осипа Мандельштама, Велимира Хлебникова.
Увы, голландцы отдали только бумаги. Изобразительную часть архива — ценную живопись и графику русского авангарда — оставили себе. И этот вопрос, несмотря на участие в диалоге российских властей, по-прежнему остается в режиме «А ну-ка, отними!». В котором может пребывать бесконечно долго. Как пишет одна из кураторов выставки, Анна Корндорф, «…по-прежнему неразрешенной остается проблема художественной части коллекции Николая Ивановича, а также ситуация с изобразительными материалами, изъятыми из архивной части в момент передачи архива из Голландии в Россию. Все эти произведения по-прежнему без законных на то оснований остаются в Амстердаме, и мы можем только надеяться, что перспективы государственной и культурной дипломатии позволят рано или поздно уникальному собранию Харджиева воссоединиться в полном объеме».
Впрочем нет худа без добра. Возможно, именно сложная судьба выцепленного с таким трудом архива наконец-то привлекла к нему должное внимание. Началась систематизация и публичная презентация материалов, собранных Харджиевым. Так, к первой же выставке в IN ARTIBUS фонд уже выпустил 1-й том трехтомника «Архив Н. И. Харджиева. Русский авангард: материалы и документы из собрания РГАЛИ» — 440 страниц (составитель — Александр Ефимович Парнис, научный редактор издания — Андрей Сарабьянов). Выход второго тома, в который обещают включить ранее не публиковавшуюся повесть Велимира Хлебникова «Девы русские», запланирован на текущий январь. А третий том должен выйти из печати в 2019 году, и в него войдут в том числе личные материалами, которые сам Харджиев запретил публиковать раньше этого времени (25 лет с 1994 года).
Но вернемся к выставке.
Примерно половина площади экспозиции «Архива Харджиева» на Пречистенской набережной, 17, отведена витринам с документами. А вторая половина — живописи и графике из частных коллекций. Картины и рисунки с выставки не обязательно имеют прямое отношение к архиву Харджиева. Но это все вещи из того времени, все это работы «его» авторов. Произведения Матюшина, художников семьи Эндер, Клуциса, Лисицкого, Суетина и, конечно же, двух самых главных новаторов русского авангарда, по мнению Харджиева, — его любимых Малевича и Ларионова. Развеска плотная, шпалерная, тоже вполне в духе 1910-х годов, если вспомнить фотографии знаменитых выставок русского авангарда, включая последнюю футуристическую выставку «0,10».
Большинство работ поступило на выставку из частных собраний: Валерия Дудакова и Марины Кашуро, семьи Сарабьяновых, Марины и Бориса Молчановых, Иветы и Тамаза Манашеровых, Петра Авена, Александра Парниса, Сергея Григорьянца, Андрея Васильева, Игоря Сановича, Инны Баженовой, Ирины Правкиной. Немало картин и рисунков предоставили на выставку музеи: Государственная Третьяковская галерея, Государственный музей В. В. Маяковского, Музей «Царскосельская коллекция» (Санкт-Петербург), РГАЛИ. Увы, Стеделийк… на сегодня нарядов не прислал. Мы знаем почему. Но еще не вечер.
Отдельное удовольствие для искушенной и подготовленной публики — бумаги и другие материалы, некогда извлеченные из тяжелых чемоданов. Манифесты супрематистов, афиши, приглашения, книги, вырезки с разгромными рецензиями на выставки футуристов, переписка, наброски, статьи, написанные почерком Малевича и других художников. Материал очень разный. Есть вещи забавно-мракобесные (например, рецензия с говорящим названием «Футуризм и кощунство»). Есть любопытные, чуть ли не пророческие (вот откуда тогда взялись стихи «Наступление на Моссул»?). А есть тяжелые. Одна из самых пронзительных бумаг выставки — письмо в Кремль персонального пенсионера Республиканского значения Казимира Севериновича Малевича с предсмертной просьбой: «Уважаемое и дорогое правительство. Прошу обеспечить мою семью пенсией, которая дала бы ей возможность прожить». Только представьте! Так заканчивает дни при Советской власти ныне самый известный в мире русский художник. Спустя 100 лет каждый его супрематический холст способен обеспечить «пенсией» не одну семью, а несколько поколений. Но что ему проку от того в 1933 году.
В этом вся выставка — в трогательных эпизодах, нюансах, деталях. На ней представлено немало важных вещей, понятных ценителям, но нет каких-то явных блокбастеров типа крупных супрематических холстов. Так что идти нужно, скорее, с настроем на маленькие личные открытия. Выставка исследовательская, уютная, тихая. Лучше заранее отвести на нее побольше времени. Впрочем насыщенность все равно зашкаливает: материал «Архива Харджиева» можно даже не пытаться досмотреть весь за один раз.
Источники: inartibus.org; kommersant.ru; os.colta.ru; art-and-houses.ru; grigoryants.ru; theartnewspaper.ru; artguide.com; zerkalo-litart.com; zerkalo-litart.com.
Постоянный адрес статьи:
https://artinvestment.ru/news/exhibitions/20180116_nikolay_khardzhiev_collection_bazhenova_archive.html
https://artinvestment.ru/en/news/exhibitions/20180116_nikolay_khardzhiev_collection_bazhenova_archive.html
© artinvestment.ru, 2024
Внимание! Все материалы сайта и базы данных аукционных результатов ARTinvestment.RU, включая иллюстрированные справочные сведения о проданных на аукционах произведениях, предназначены для использования исключительно в информационных, научных, учебных и культурных целях в соответствии со ст. 1274 ГК РФ. Использование в коммерческих целях или с нарушением правил, установленных ГК РФ, не допускается. ARTinvestment.RU не отвечает за содержание материалов, предоставленных третьими лицами. В случае нарушения прав третьих лиц администрация сайта оставляет за собой право удалить их с сайта и из базы данных на основании обращения уполномоченного органа.
