В июле 2010 художник, график, скульптор, дизайнер и режиссер Юрий Леонидович Куперман (Купер) отметил 70-летний юбилей. Он уехал из СССР одним из первых, в 1972. Сейчас Юрий Купер живет преимущественно в России и продолжает много работать

В июле 2010 художник, график, скульптор, дизайнер и режиссер Юрий Леонидович Куперман (Купер) отметил 70-летний юбилей. Не скрывающий своего безразличия к политическому протесту, он уехал из СССР одним из первых, в 1972. В течение долгих лет о его судьбе поступали лишь отрывочные сведения: да, во Франции; да, в Америке; да, все в порядке, трудится.

Сейчас Юрий Купер живет преимущественно в России и продолжает много работать. Здесь у него масса интересных проектов — театральных, выставочных, архитектурных, дизайнерских. На финишной прямой — проект театра в Перми, выходят ювелирного качества «книги художника», получают воплощение многочисленные проекты в сфере интерьерного дизайна.

Сформировавшийся в шестидесятых, Купер при этом вполне современен и охотно берет на вооружение современные технологии. Его новые дизайнерские и архитектурные проекты — декоративные и смелые — оформлены не в эскизах, а в трехмерной компьютерной графике. Видно, что идеи художника неиссякаемы. В гостях у Купера любуемся недавно изданной «Книгой Иова» — livre d'artiste, выпущенной тиражом в 30 экземпляров и ценой в 25 тысяч евро каждая. И говорим об искусстве — в мире и в России.

• 

ARTinvestment.RU: Лето во всех смыслах выдалось жаркое, художественная жизнь бурлит. Вот на днях стал известен приговор устроителям выставки «Запретное искусство». Накануне митинг был, на котором художники выражали свою поддержку организаторам. Вообще, что Вы думаете о нынешнем состоянии современного искусства и происходящих в нем и вокруг него процессах?

Юрий Купер: За современным искусством слежу, но больше за зарубежным. Мое отношение к публичным акциям состоит в том, что они лежат в зоне дешевого пиара, а не в зоне искусства. Никакого отношения не имеют к художественному процессу, а относятся больше к социальным жалобам, как в ЖЭК. Как у того мужика, который «мимо тещиного дома я без шуток не хожу…» Для меня это все из той же области. Но с другой стороны, если бы я был в шкуре тех людей, то я, наверное, делал бы то же самое. И эти ребята правильно делают, что они этим занимаются. Потому что без этого вообще не о чем было бы говорить — они бы тогда попадали в зону пластического искусства.

Но мы живем во времена, когда сама картина не имеет такого значения. Сейчас умные люди не пытаются продавать картины, они пытаются продавать билеты на выставки. По «трешке», но много. А чтобы продать много билетов, надо либо лаять, как собака, либо еще что-то. Просто так народ билеты покупать не будет. Нужно шоу, акции. А просто так, если только картины повесить, то народ не пойдет. Сейчас искусство становится все больше кураторским. Сама система покупки и инвестиций становится другой, более показной. Не случайно сейчас чаще стремятся покупать на аукционах, а не в галереях. Ведь на аукционах покупатель становится более замеченным.

• Юрий Купер с livre d’artiste «Книга Иова»
  Тираж «книги художника» — 30 экземпляров

AI: А на западной сцене современного искусства какие художники вызывают Ваш интерес?

Ю. К.: Один из самых актуальных для меня живописцев — Ансельм Кифер (Anselm Kiefer). Если говорить о живописи как о виде спорта, то, безусловно, этот человек — ученый, который занимается в чистом виде современной живописью. Могу назвать Сая Туомбли (Cy Twombly). Но это не ваше поколение. А ваше — они уже давно смотрят журналы по искусству и чешут в этом направлении. Как весь этот соц-арт. Вот Илья Кабаков работал на чисто совковом материале. А уже Косолапов, Соков — все это какие-то американизмы, выстроенные по принципу западного поп-арта. Здесь нет ничего своеобразного. Вообще многое развивается словно по присказке «Пустите Дуньку в Европу». Рейтинги художников какие-то пишут… Провинциальное желание быть похожими на то, как там.

AI: Какие Ваши выставки сейчас планируются в России?

Ю. К.: В октябре будет выставка у Наталии Курниковой (галерея «Наши художники». — AI.) — живопись, книжная графика, скульптура, керамика и ювелирные работы. На ноябрь запланирована большая выставка в Питере, в этнографическом музее. Там будут инсталляции на тему «Медного всадника». И еще в Эрмитаже должна состояться выставка, посвященная недавно вышедшей «Книге Иова» (книга художника) и работам, связанным с этим проектом. Но точная дата пока не определена.

• 
• 

Сейчас у меня много проектов в России, связанных не только с живописью и графикой. Делаю архитектурные дизайны и интерьеры. Сейчас, в частности, работаю над оформлением театра в Воронеже. Там старый театр, который был во время войны разрушен. Моего приятеля Володю Петрова, с которым мы делали спектакли в МХТ имени Чехова, пригласили туда режиссером. И Петров поставил условие, что он будет работать, если ему отремонтируют старый театр. Работа движется, эскизы уже сделаны.

• 
• 

AI: Вы эмигрировали в 1972-м?

Ю. К.: Да. Сначала уехал в Израиль, где прожил полгода, потом во Францию. Жил и во Франции, и в Америке, где сейчас у меня в Коннектикуте студия. А подданство — британское.

AI: Как Вы везде успеваете?

Ю. К.: Так вот и не успеваю.

AI: Как сложилась творческая жизнь в эмиграции?

Ю. К.: Сначала тяжело. Потом я начал работать с галереей «Одерматт», потом с Клодом Бернаром, потом с Галереей «Ян Кружье — Дитесхайм», с «Букинри де л’институт» и еще с Валуа и Бенуа (парижские галеристы. — AI.). Словом, постепенно стал учиться писать и стал работать с хорошими галереями.

Какого-то чуда не было. А вот поворотная встреча была. Я познакомился с фотографом Джоном Стюартом, интеллигентным человеком. Мы с ним долго общались, но он никогда не видел моих работ. Однажды говорит: «Можешь мне показать?» А когда увидел, то сказал мне: «Послушай, ты тонкий художник, а занимаешься какой-то ерундой. Чего просто не пишешь реальность? Те предметы, которые тебя окружают». А я же уехал в то время, когда в СССР был период такого постсюррреализма. Все занимались поэтическими домыслами. И вот после разговора со Стюартом я моментально в той же технике стал писать свою мастерскую, предметы.

AI: Как правильнее назвать стиль, в котором Вы сейчас работаете? Меланхолический реализм?

Ю. К.: Не знаю. Это для критиков имеет смысл событийность, идеология. А для художника — вот ты мне покажи 20 сантиметров огромного холста, и я тебе скажу, это мастер делал или никто.

AI: Вы рассказали, что к нашей встрече подготовили текст по поводу инвестиций и процессов на рынке искусства?

Ю. К.: Да, хотя, чувствую, публиковать его нельзя. Почему? Потому что это противоречит тому, чем занимаются сайты, журналы.

AI: Давайте не будем загадывать. У нас сайт смелый. Критическим мнением мы дорожим. Прочитаете, что написали?

Ю. К. (Читает.): Однажды много лет назад мне довелось быть на ужине. Он был устроен по поводу вернисажа одного из художников галереи Клод Бернар. Это было в Париже. Моими соседом оказался довольно крупный коллекционер — банкир, занимающийся инвестициями. Он довольно долго расспрашивал меня, кого из художников можно считать гением, кого нужно покупать. Я долго и терпеливо слушал, а потом задал встречный вопрос — а кого из вас, банкиров, занимающихся рискованными инвестициями, можно считать гением? Он улыбнулся: «В нашем деле все элементарно. Если вы от каждой консьержки слышите, что надо покупать фьючерсы на сахар, значит, их надо продавать».

Сколько раз я встречал темных, необразованных тетек и дядек, бегающих со списками художников, которых «надо брать». Списки были составлены такими же темными, но чуть более продвинутыми друзьями. Если послушать все их аргументы, то услышишь такие слова, как ликвидность, рейтинг, еще что-то вроде престижа, фразы «вас никто не обвинит в дурном вкусе» и так далее. Эти люди живут в домах, построенных для них чужими, но модными дизайнерами, имена которых тоже были в списке. Их стены завешаны работами, купленными по списку «надо брать». Вся их жизнь — это модный журнал, рейтинги, проспекты ликвидности. Они одеваются так же. В мое время это называлось джентльменским набором. У них есть все, кроме собственного выбора. У них нет своих привязанностей, собственного вкуса, пространства, в котором они существуют. Они ходят в чужих, часто неудобных одеждах только из боязни быть немодным, быть не в теме.

Они не понимают, что смысл высокой моды и высокого стиля как раз и заключается в том, чтобы быть не модным. Простой, порой наивный приобретатель, не понимает, что все рейтинги и инвестиционные программы как раз существуют для них, для «фраеров», которые поведутся на списки и на проспекты ликвидности. А составляются они такими же темными продавцами — «ворами в законе». Так они и живут, испытывая необходимость друг в друге. Им не дано понять, что смысл коллекционирования совершенно в другом. И он не имеет никакого отношения ни к ликвидности, ни к рейтингам. А смысл в желании обладать этой вещью. Это похоже на любовь с первого взгляда. Вы не в состоянии отказаться от вашего порыва. Вы должны обладать этим, иметь возможность смотреть на нее, любоваться ею. В противном случае вы просто нелепый и бессмысленный лох и коллекция ваша — лоходром. И чтобы понять и осмыслить вашу «лоходромию», попробуйте продать рейтинговое произведение назад тому, кто вам его продал.

Цена — вещь довольно условная. Килограмм золота или килограмм соли? Во время войны соль может стоить дороже. Костаки, великий коллекционер, стал предметом зависти и преклонения перед его необыкновенным талантом покупать дешево. Во времена войны он покупал Малевичей и Шагалов по цене, которая и не снилась современным маршанам, — буханка хлеба, 100 грамм масла, полкило муки.

И он не бежал перепродавать. Не думал о ликвидности. Он думал о вечности, создавал себе памятник. Он создавал себя как легендарного летописца своего времени. Без коллекции он был бы просто греком, служившим в канадском посольстве. И без коллекции никто бы не знал, что он вообще жил, кроме его семьи и родственников.

AI: Не соглашусь. «Модность» берется не на пустом месте. Галеристы, кураторы и консультанты проделывают колоссальную работу. Они подписаны на все на свете, читают, смотрят, осуществляют компетентный отбор и в конечном счете предлагают покупателю особый интеллектуальный продукт, который можно спутать с установкой моды. У многих покупателей нет такого количества времени, чтобы столь же глубоко вникать в тему.

Ю. К.: Я говорю о собирательстве, когда для человека это часть жизни. Как это «нет времени»?

AI: Человека хотя бы на первом этапе нужно направить, иначе он понакупит такого, что потом полностью разочаруется в коллекционировании и вообще все бросит. И об инвестиционной составляющей полезно думать.

Ю. К.: Бывает и так. Если бы я был маршаном, то, наверное, тоже работал бы как они. Но я много лет сам занимаюсь творчеством, и для меня многое выглядит смешно. Вот пример. Одна коллекционерка спрашивала меня — ну, кого покупать? Я ей рассказал, что был замечательный русский художник Иван Похитонов. Она переспрашивает у своего маршана, который продавал ей Тархова и других. А маршан говорит ей, что Похитонов — это «второрейтинговый» или «третьерейтинговый» художник. И она запутывается: художник, который пользуется ее уважением, утверждает, что Похитонов — хороший художник; а маршан — что все это ерунда. Зато он продал ей десять вещей Тархова. Как ей разобраться?

AI: Вполне естественно, что коллекционеры думают не только об эстетическом удовольствии, но и об инвестиционной составляющей. Не стоит недооценивать мнение о рыночных перспективах купленных работ.

Ю. К.: В некоторых случаях даже люди, которым нравится Похитонов, начинают сомневаться. Когда цены на Похитонова упали, я своим друзьям говорю: «А чего вы сейчас не купите дешевле?» А они в ответ: «Мы уже задумались о ликвидности». И ты не можешь судить этих людей. Почему я должен считать, что мое мнение единственное верное. Что я — гуру?

В каждом жанре искусства есть свои чемпионы. Когда мы говорим о живописи, то в этой «спортивной дисциплине» есть свои мастера. Вот об этом я могу рассуждать, кто есть кто. А когда речь идет о концептуальном искусстве, то это «вид спорта», которым я не занимался. Сам могу, конечно, со стороны посмотреть, кто умнее, кто глупее, но я не берусь давать твердые оценки. Там совсем другие правила игры. Ты же не можешь судить художника, который не занимается живописью, и говорить, что он плохо пишет. Он и не должен хорошо писать. Это не входит в его задачу.

AI: В одном из интервью читал, что вам Левитан очень нравится. Правда ли? В самом деле, любимый художник?

Ю. К.: Правда, нравится. Только почему любимый? Из этого периода есть два выдающихся живописца в русской живописи — Левитан и Куинджи. Два атмосферных живописца, которые обладали уникальными качествами. Однажды мне показали картину с фальшивой подписью Левитана. Этюд, на котором изображены деревья и небо. Но ветки дерева были сделаны, как мне показалось, крупнейшим мастером. Поддельщик так не сделает. Глядя на эти ветки, я сказал, что не знаю, Левитан или нет, но это сделал крупный мастер. Владелец сделал экспертизу. Оказалось, что подпись подделана, а картина Левитана.

Но сказать, что Левитан и Куинджи — два моих любимых художника, я не могу. Если спросишь про Италию, то я могу назвать Фра Анжелико и Леонардо. Это не просто любимые, это боги. Точно так же про Испанию — это Веласкес. Но если припереть меня к стенке, чтобы сказал, кто любимый, то тогда Фра Анжелико.

AI: Над чем Вы сейчас работаете? Что Вас больше всего увлекает?

Ю. К.: Проектов много. Делаю еще один книжный проект — «Медного Всадника» с издательством «Редкая книга» из Санкт-Петербурга, с которым я сделал «Книгу Иова». Что увлекает больше всего? Наверное, смена руки — интересно делать разное, то одно, то другое.

• 
• 

• 

Редакция ARTinvestment.RU