Исторические антагонисты — музеи и рынок — неожиданно оказались необходимы друг другу. Появление на аукционах вещей из музейных собраний уже оказывает влияние на рынок и на его перспективы. Какое?

• Клод МОНЕ Острова в Порт-Виллезе, 1897
  Приобретена в частную коллекцию из собрания Бруклинского музея на Sotheby's (Нью-Йорк) 29.10.2020 за $4,6 млн.
  Источник: nytimes.com

Прогнозы на 2021 год, опубликованные аналитиками рынка искусства и арт-критиками в многочисленных СМИ, обошли стороной распродажу музейных собраний, в ходе которой музейные вещи попали на торги, а оттуда — в частные руки. Точечные вбросы музейных вещей на рынок случались и раньше, но в 2020-м процесс приобрел такой масштаб, что участники рынка уже не могли его не замечать.

Музеи США и Европы, в карантин очутившись на грани выживания, приняли нелегкое (с виду) решение: выпустить часть своих коллекций на открытый рынок — проще говоря, продать через аукционы. Пока художественное сообщество обсуждало плюсы и минусы этого процесса, пришло лето 2020 года, добавив к пандемии активизацию общественных движений по борьбе с гендерной и расовой несправедливостью, в частности на музейных стенах. Последний факт уже не оставил музеям выбора: собрания точно нужно было переформатировать и частично продавать — чтобы взамен приобрести молодых художников-космополитов. Другими словами, пока на кону стоял вопрос выживания — продажа части музейных фондов вызывала сомнения, но, когда перед музеями в их сложившейся комплектации встала реальная угроза потерять лицо в новом мироустройстве, общество дало музеям зеленый свет.

Мы поговорим лишь о двух регионах. Почему? Потому что в странах Азии господствуют господдержка и недюжинный патриотизм частных доноров, которые поддержали музеи — в отличие от западных бизнесменов, чья массовая филантропия угасла одновременно со снижением доходов и необходимости оптимизировать налоги посредством финансирования культурной сферы.

Что значит этот впрыск свежих эритроцитов от искусства для рынка? Вернемся немного назад, а именно в середину XVIII столетия. Как мы помним, первое публичное собрание, открытое государством (а не церковью), — Британский музей — изначально был сформирован из нескольких частных коллекций манускриптов, географических карт, этнических предметов и одежды. Лишь спустя 20 лет, в 1777 году, был поднят вопрос о добавлении к ним предметов искусства: на тот момент к продаже готовилась уникальная коллекция европейской живописи британского сэра Роберта Уолпола, бывшего премьер-министра Великобритании. Пока государственные мужи размышляли — собрание было выкуплено Екатериной Великой и позднее стало основой Государственного Эрмитажа. И началось: в течение следующих полутора столетий основным покупателем шедевров на рынке искусства стали музеи, которые раз за разом обновляли рекорды аукционных и приватных продаж. Исследование швейцарских экономистов Поммерена и Фелда, охватывающее период музейных закупок с 1820 по 1970 год, показывает, что британские и европейские музеи в среднем платили за предметы искусства цену выше рыночной, «подтягивая» ценообразование и устанавливая ценовые ориентиры для частных игроков рынка.

Словом, к середине XX века, когда коллекционирование предметов искусства приобрело современные очертания (где главным критерием служит не любовь к прекрасному, а наличие капитала), наиболее значимые работы уже находились в музеях — либо напрямую приобретенные ими, либо переданные частными владельцами на стадии формирования публичных собраний. К началу века двадцать первого баланс между капитализацией искусства в частной и музейной собственности был равен примерно $3 трлн к $2,5 трлн в пользу частных коллекционеров. Но что происходило с работами в частном владении? Их стали реже перепродавать: с 1950 по 1970 год повторных продаж сверхдорогого искусства было порядка 20 % среди всех аукционных сделок, в 1980–2000 эта цифра сократилась почти вдвое — до 11 %. Другими словами, рынок проявил признаки усталости от появления в свободном обращении одних и тех же лотов. В это же время внимание немного отвлекло на себя современное искусство, которое с первичного рынка в равной степени имело шанс достаться как частным коллекционерам, так и музеям, но продажи старых мастеров и импрессионистов стали снижаться, а средний период владения между успешными сделками с этими работами — расти. Да, мировые музеи в последние десятилетия проводили около 100 тыс. сделок с искусством ежегодно — но они по большей части подразумевали обмен предметами между двумя институциями (пусть и оформлялись как две отдельные продажи).

И вот в 2020 году пандемия дает арт-рынку уникальную возможность: перезапустить азарт профессиональных коллекционеров, влив свежую кровь ранее недоступных музейных работ. «Музейный» в данном случае имеет два плюса: и статус (работа музейного, т.е. самого высокого художественного уровня), и провенанс (находясь в собрании музея десятилетиями, предмет искусства капитализировался за счет каталогизации и аудитории, которая его могла видеть, фотографировать и популяризировать). Таким образом, появление в обороте новых, но хорошо известных коллекционерам предметов искусства может стать важнейшим элементом восстановления арт-рынка после нынешней рецессии. Потенциально это также означает, что в будущем, при повторном выведении этих же работ на торги нас ожидают аукционные рекорды. А вот беспокоиться, что распроданные музеями работы осядут в частных собраниях, особо не стоит: в музеи они все равно рано или поздно вернутся — или в виде предметов долгосрочной аренды, или в виде пожертвований. Главное — чтобы у музеев для шедевров оставались свободные стены, не занятые молодыми авторами всех оттенков палитры искусства.

Автор выражает признательность своему наставнику, доктору искусствоведения, профессору Нине Викторовне Геташвили, впервые обратившей внимание на влияние распродажи музейных коллекций на арт-рынок во время вебинара AI, посвященного итогам 2020 года.

Денис Белькевич, AI