Знаменитый британский коллекционер рассказывает о своей жизни и карьере

• Чарльз Саатчи и Найджелла Лоусон
  Источник: guardian.co.uk

Британец иракского происхождения Чарльз Саатчи (Charles Saatchi) является одним из самых именитых собирателей произведений искусства в мире. Он родился в Багдаде в 1943 году. Семья Саатчи переехала в Лондон, когда будущему мегаколлекционеру было четыре года. Он учился в средней школе Christ’s College.

В 1970 году Чарльз и его брат Морис (Maurice Saatchi) основали рекламное агентство Saatchi & Saatchi, которое стало одним из крупнейших в мире. Самый известный проект агентства — предвыборная кампания британской Консервативной партии, для которой братья придумали слоган Labour isn’t working («Труд не работает» — намек на вечных противников консерваторов — лейбористов, или «трудовиков»). Благодаря кампании партия победила на выборах 1979 года, а ее лидер Маргарет Тэтчер (Margaret Thatcher) стала премьер-министром.

Чарльз Саатчи начал собирать искусство в начале 1970-х. В 1985 году он открыл на Баундэри-роуд галерею. В 2003-м она переехала в здание Окружного совета, расположенное на южном берегу Темзы. Правда, через два года ее пришлось закрыть: всему виной стал конфликт с владельцем помещения. Прошлой осенью на Кингз-роуд открылась новая галерея.

Саатчи прославился тем, что открыл миру «новых британских художников» — Дэмиена Херста (Damien Hirst), Трейси Эмин (Tracey Emin), братьев Чэпменов и других. В 1997 году творения протеже Саатчи экспонировались на скандальной выставке Sensation в Королевской академии художеств. «Акула в формальдегиде» Херста, картина со слоновьим навозом Криса Офили (Chris Ofili), портрет детоубийцы Майры Хиндли (Myra Hindley), выполненный Маркусом Харви (Marcus Harvey), — все это было представлено именно там.

В 2006 году коллекционер открыл онлайн-галерею Saatchi Online, выставить в которой свои работы может любой желающий. В начале этого года он объявил о запуске собственного реалити-шоу — Best of British, «Фабрики звезд» для художников. Шоу стартует в ноябре этого года.

8 сентября в издательстве Phaidon выходит автобиография Саатчи под названием «Меня зовут Чарльз Саатчи, и я артоголик». В честь выхода книги в газете Guardian было опубликовано большое интервью с собирателем. ARTinvestment.RU представляет его перевод.

Вопрос: Вы славитесь своим умением открывать новые таланты. Правда, есть мнение, что величайшие художники всегда остаются непонятыми современниками…

Чарльз Саатчи: В общем и целом настоящих талантов очень мало и непонятые гении встречаются гораздо реже, чем посредственности, которых превозносят до небес.

В.: Вас называют «суперколлекционером» и «самым успешным арт-дилером нашего времени». Как бы Вы сами охарактеризовали Вашу деятельность в последние 20 лет?

Ч. С.: Да я над этим особо не задумываюсь. Вообще, по большому счету, коллекционеры произведений искусства не столь важны. То, что действительно имеет значение, то, что остается в веках, — это искусство. Я покупаю искусство, которое мне нравится. Я покупаю произведения, чтобы показывать их на выставках. А потом, если захочется, я их продаю и покупаю новые. Я этим уже 30 лет занимаюсь, и, думаю, большинство тех, кто связан с искусством, знают об этом. Если я продаю какое-либо произведение, это не значит, что оно мне разонравилось. Просто не люблю я все хранить годами.

В.: Вы ввели в моду инвестирование в творчество подающих надежды художников, и эта практика во многом определила сегодняшнее состояние арт-рынка: следуя Вашему примеру, множество людей, как начинающие инвесторы, так и умудренные опытом коллекционеры, охотятся за произведениями молодых, пока еще не очень известных авторов. Согласны ли Вы с тем, что именно благодаря Вашей деятельности рынок современного искусства носит такой спекулятивный характер?

Ч. С.: Надеюсь, что все так, как Вы говорите. Художникам нужны коллекционеры, много разных коллекционеров, готовых покупать их искусство.

В.: Вы не думаете о том, что можете испортить кому-то жизнь, решив избавиться от всех его творений?

Ч. С.: Я не стану покупать произведение лишь для того, чтобы порадовать художника, равно как и продавать его творение ради того, чтобы испортить ему жизнь. Не стоит делать из этого мелодраму.

В.: Чем Вы хотели заниматься до того, как пошли в рекламу?

Ч. С.: Хотел, не хотел — это дело десятое. Когда мне было 17, я мог похвастаться лишь тем, что сдал два выпускных экзамена, да и то не с первой попытки, так что карьерных перспектив не было никаких. Консультант по профориентации нашего Christ’s Сollege не смог бы мне помочь, он меня даже в лицо не знал — я был самым злостным прогульщиком. Благодаря объявлению в газете Evening Standard я смог устроиться клерком, с зарплатой 10 фунтов в неделю. Моим нанимателем было малюсенькое рекламное агентство в районе Ковент-Гарден, и от меня требовалось обходить все редакции газет на улице Флит-стрит — тогда там этих редакций были сотни — и собирать старые номера, где были размещены рекламные объявления наших клиентов. Я должен был взять газету, найти страницу с рекламой и наклеить туда ярлычок, чтобы клиент знал, что его объявление там появилось, и заплатил нашему агентству. Как видите, пост мой был значителен. Одним из преимуществ работы в малюсеньком агентстве было то, что когда их креативный отдел, состоящий из одного молодого человека, вдруг заболел, то они не знали что делать и обратились ко мне, попросив сделать рекламу для одного из их клиентов, [птицефабрики] Thornber Chicks. Объявление предназначалось для журнала [для фермеров и животноводов] Farmer and Stock-Breeder и должно было убедить фермеров, что несушки Thornber в состоянии обеспечить их дешевыми и качественными яйцами, поэтому вкладывать в них очень выгодно. Я не знал, как писать рекламные слоганы, да и вообще не умел писать почти ничего, кроме фразы «Я не опоздаю на собрание», которую мне приходилось употреблять весьма часто. Я полистал журналы Farmer and Stock-Breeder и Poultry World, выбрал несколько вселяющих «позитив» слов и фраз, собрал их вместе, присобачил заголовок — по-моему, я украл его из одной старой американской газеты — и получилась рекламная кампания «Спроси того, у кого они уже есть», с радостными фермерами Thornber. Клиент был доволен.

В.: Правда ли, что любовь к искусству, особенно к ренессансной живописи на библейскую тему, приближает человека к Богу?

Ч. С.: Думаю, Бог очень разочарован своим творением. Человечество особо не эволюционировало с момента создания: мы так же тупы и примитивны, как и много веков назад, и бедный Бог, наверное, весь день сидит и грустит из-за нашей мерзости и повсеместной глупости. Или, может быть, он над нами смеется. Но я надеюсь, что искусство наше Богу нравится, и он простит грехи человечества — мои, в частности.

В.: Мне нравится Ваша новая галерея, но [cтарую] галерею в здании окружного совета я просто ненавидела. О чем Вы думали!

Ч. С.: Я был дурак, дурак и еще раз дурак. Мою первую галерею, на Баундэри-роуд, я знал так хорошо, что мог, сидя в шезлонге в Маргейте, с точностью до сантиметра сказать, где какая картина висит, — и мне стало скучно. К тому же я хотел, чтобы с новым искусством познакомилось как можно больше людей, а здание на Южном берегу Темзы, у колеса обозрения London Eye, подходит для этой задачи гораздо лучше. Поэтому мое искусство переехало из светлых, просторных залов на Баундэри-роуд в маленькие комнатки со стенами, обитыми дубовыми панелями. И никому это не понравилось. Я поставил себе сложную задачу, которая в итоге оказалась для меня непосильной.

В.: Работы каких художников украшают Ваш дом? Наверное, Вы постоянно меняете «экспозицию»? Есть ли у Вас какие-нибудь любимые произведения, которые всегда у Вас висят?

Ч. С.: Дома у меня бардак. Но скоро мы наконец повесим какие-нибудь из картин, которые пока «живут» на полу.

В.: Какое из Ваших «открытий» Вы можете назвать самым приятным?

Ч. С.: Мне повезло — с тех пор [как я начал заниматься коллекционированием] мне иногда удавалось увидеть произведения замечательных художников, находящихся в самом начале творческого пути, и я всегда радовался, что познакомил с ними мир. Тем не менее я также «открыл» огромное число художников, которыми никто, кроме меня, не интересовался, и карьеры их развиваются очень медленно, если вообще развиваются. Так что никакого «безотказного чутья» на потенциально успешных художников у меня нет. Справедливости ради следует отметить, что я купил работы Синди Шерман (Cindy Sherman), экспонировавшиеся на первой групповой выставке, в которой она участвовала, — среди них были черно-белые кадры из фильмов, которые тогда составляли коллаж из 10 снимков. В следующие несколько лет я приобрел множество ее произведений. Я также купил большинство работ, которые были представлены на первой выставке Джеффа Кунса (Jeff Koons), прошедшей в нью-йоркском Ист-Виллидже, в принадлежавшей какому-то художнику маленькой галерее, которой сейчас уже нет. Там были баскетбольные мячи, плавающие в стеклянных аквариумах, а также пылесосы и другие бытовые приборы в залитых флуоресцентным светом витринах. Но расхваливать себя я не хочу — правда состоит в том, что хороших художников, на которых я не обратил внимания, столько же, сколько и тех, которых я «приветил».

В.: Инвестировать в живопись, наверное, выгоднее, чем в акул в формальдегиде? Акула Херста (Damien Hirst) выглядит все хуже и хуже, а картина Питера Дойга (Peter Doig) через 10 лет будет такой же красивой, как и сейчас, да и реставрировать ее будет гораздо легче.

Ч. С.: Никаких правил инвестирования не существует. Можно и в акул вкладываться. И в отходы жизнедеятельности художника можно. И в картины маслом. Сейчас есть целая армия консерваторов, готовых заботиться о сохранности всего, что художник назовет искусством.

В.: Почему в галерее Тейт коллекция брит-арта хуже, чем в музеях, расположенных за пределами страны?

Ч. С.: Потому что в начале 1990-х, когда даже самый куцый бюджет мог обеспечить вам прекрасную коллекцию искусства, кураторы Тейт смотрели непонятно куда. Но я не лучше. Я регулярно «открываю» для себя уже известных художников, которых в свое время не приметил или проигнорировал.

В.: Как, с Вашей точки зрения, будут относиться к британскому искусству начала XXI века через сто лет? Какие современные художники пройдут испытание временем и будут считаться великими?

Ч. С.: Авторы книг об искусстве, датированных 2105 годом, будут так же безжалостно редактировать конец ХХ века, как и все остальные периоды в истории искусства. Все художники, кроме Джексона Поллока (Jackson Pollock), Энди Уорхола (Andy Warhol), Дональда Джадда (Donald Judd) и Дэмиена Херста, могут рассчитывать максимум на короткие упоминания.

В.: Если бы Вы решили заказать собственный портрет, то что бы Вы выбрали — живописный портрет, скульптурный или какой-нибудь еще?

Ч. С.: Я скорее съем холст, чем попрошу кого-нибудь написать на нем меня.

В.: Как Вы себя чувствуете в роли супруга «богини домашнего очага» (жена Саатчи, Найджелла Лоусон (Nigella Lawson), является ведущей популярного кулинарного телешоу. — Ред.)?

Ч. С.: Она слишком хороша для меня, я это знаю, но она это тоже знает и напоминает мне об этом каждый день.

В.: Вы когда-нибудь готовите?

Ч. С.: Я умею готовить яичницу. И кукурузные хлопья.

В.: Стремитесь ли Вы к тому, чтобы Ваши дети интересовались Вашим искусством, ходили в музеи и галереи?

Ч. С.: По мнению моих детей, все, что связано с моей галереей, не может быть крутым. Но магазин в галерее им вполне по вкусу.

В.: Какие советы Вы и Ваша супруга даете детям?

Ч. С.: Мама Найджеллы рассказала ей, в чем суть «хорошего поведения». Как говорит Найджелла, ее совет звучал примерно так: «Лучше быть очарованным, чем очаровывать». Она имела в виду, что человек больше всего любит себя главным образом тогда, когда чувствует, что в каких-то ситуациях он был очаровательным и интересным, что его слушали. По ее мнению, стремление привлечь к себе внимание и быть самым потрясающим человеком в комнате является вульгарным и свидетельствует о совершенно неуместном тщеславии. Пытаться быть очаровательным — значит потакать своим прихотям, позволять другим очаровать себя — значит быть воспитанным.

В.: Как Вы относитесь к тому, что государство тратит большие деньги на то, чтобы сохранить шедевры старых мастеров для нации? Важнее ли это, чем покупка работ художников нового поколения?

Ч. С.: Рискуя в очередной раз навлечь на себя гнев арт-сообщества, я скажу, что сейчас нет нужды «спасать» картины для нации за счет поддержки молодого искусства. Какая разница, где висит Тициан — в Национальной галерее, в Лувре или в галерее Уффици? Сейчас не XVIII век, люди ездят по миру, и не стоит будить в них националистические чувства с помощью сокровищ мирового искусства. Поддерживать живущих художников гораздо важнее.

В.: Какой музей Ваш самый любимый?

Ч. С.: Музей Прадо в Мадриде. Я питаю слабость к творчеству Гойи, да и сам музей такой непретенциозный, и все его шедевры экспонируются безо всякой помпы. С каждым визитом туда я укрепляюсь во мнении, что искусство всегда будет важно.

В.: Я знаю очень мало о современном искусстве, но у меня есть тысяча фунтов, которые я хочу куда-нибудь вложить. Что-нибудь посоветуете?

Ч. С.: Премиальные облигации. Хорошо заработать на искусстве Вы сможете, только если Вам очень сильно повезет и получится «обойти» профессионалов на их территории. Покупайте только то, что Вам действительно нравится и будет долгие годы давать Вам тысячу фунтов счастья. И не торопитесь, ищите что-нибудь по-настоящему особенное. Выбирать [произведения искусства для коллекции] — это отдельное удовольствие.

В.: Каким из своих достижений Вы больше всего гордитесь?

Ч. С.: Я не горжусь. Это не значит, что у меня нет эго размером с самолетный ангар, но я даже этим не горжусь.

В.: Сколько денег Вы потеряли в рецессию?

Ч. С.: Даже думать об этом боюсь.

В.: Не думаете ли Вы, что картины с кружочками (Дэмиена Херста. — Ред.) выглядят как обои?

Ч. С.: Можно также сказать, что картины Ротко (Mark Rothko) выглядят как красивые коврики. Нет ничего страшного в том, что некоторые произведения искусства декоративны.

В.: Люди говорят, что картины Марка Ротко пробуждают мысли о бесконечности. Что Вы об этом думаете?

Ч. С.: «Бесконечность» я понимаю так: каждые сто лет воробей прилетает на вершину большой горы и чистит свой клюв о самую высокую скалу. Когда скала, подточенная [воробьиными клювами], превратится в небольшую горстку пыли, можно будет сказать, что прошла первая секунда бесконечности. Я думал об этом последний раз, когда стоял перед работой Ротко, но чувство бесконечности меня не поглотило и никаких мистических озарений у меня не было. Может быть, я видел слишком много картин Ротко и уже не ощущаю пульсации их неземного великолепия. Или, может быть, я никогда не понимал, чем прекрасен Ротко.

В.: Считаете ли Вы выставку Sensation кульминацией Вашей карьеры, после которой все немножко замедлилось?

Ч. С.: Ну, никому не бывает приятно слышать, что их лучшие дни позади. Но, возможно, Вы правы. Конечно же, когда-то я был более активным, занимался своим рекламным бизнесом и коллекционированием искусства с дикой энергией. Сейчас я подустал, но мне все еще нравится устраивать выставки моего любимого искусства и знакомить посетителей нашей галереи с творчеством новых художников, и я надеюсь, что эти цели достойны того, чтобы и дальше по этой дорожке идти.

В.: Как Вы считаете, кто из рано умерших художников — Жан-Мишель Баскиа (Jean-Michel Basquiat), Ева Хессе (Eva Hesse), Феликс Гонсалес-Торрес (Felix Gonzalez-Torres) — смог бы стать по-настоящему великим?

Ч. С.: Хоть это и звучит несколько цинично, не могу не заметить, что многие художники приобретают культовый статус потому, что умирают до того, как их творчество превратится в бесконечное повторение уже пройденного. Поллока почитают за его шедевры, но мы не знаем, что бы с ним стало, если бы он писал картины еще 30 лет. Произведения Баскиа мне никогда особо не нравились, даже несмотря на усилия его дилера Аннины Носей (Annina Nosei). Она привела меня в свой подвал, где этот мальчик писал картины, и говорила всем, кому было не лень слушать, что юный Баскиа — гений, а картины его стоят всего 500 долларов. Я, глупец, подумал, что его живопись неоригинальна и декоративна, — это один из примеров того, почему моему вкусу нельзя доверять. Ева Хессе была потрясающей. Феликс Гонсалес-Торрес — не совсем. Мой любимый, простите за выражение, умерший художник, который мог бы соревноваться со всеми ними, — это Скотт Бертон (Scott Burton). О нем немножко говорили в конце 1970-х, он делал такую причудливую мебель, которую можно воспринимать как скульптуру, и скульптуру, похожую на мебель, — например, «каменные кресла», которые он создавал, делая два надреза на булыжнике. Сейчас он почти забыт, есть только горстка его поклонников, которые почитали его еще тогда, и очень редко можно встретить его работы на больших выставках американского искусства. Вот такой он был.

В.: Альфред Хичкок (Alfred Hitchcock) или Джон Форд (John Ford)? Скорсезе (Martin Scorcese) или Спилберг (Steven Spielberg)?

Ч. С.: Я всегда радуюсь, когда мне удается увидеть лучшие фильмы этих режиссеров. Мы с Найджеллой устраиваем для себя маленькие кинофестивали — например, сезон Уильяма Уайлера (William Wyler), Ридли Скотта (Ridley Scott) или Фреда Циннеманна (Fred Zinnemann). В фильмах великих режиссеров меня восхищает каждый кадр.

В.: Умеете ли Вы рисовать или писать картины?

Ч. С.: Совсем не умею.

В.: Кто будет новой звездой современного искусства?

Ч. С.: Надеемся, это покажет наш телепроект.

Материал подготовила Юлия Максимова, AI

Источник: guardian.co.uk, artinvestment.ru